За что мы любим женщин - Мирча Кэртэреску

Компания уселась за приготовленный для них стол, потребовала шампанского, начались шутки, неприлично громкий смех. На маленькой сцене кабаре качалась в танце толстуха с летаргической змеей. Последовал номер с ручными голубями. Наконец появился, едва видный в дыму от гаванских сигар, Кристиан Василе. Его встретили безумными аплодисментами.

Возможно, это имя, одно из самых знаменитых в свое время, сегодня говорит вам не слишком много. Кое-кто еще может припомнить его песни, но скорее с тем чтобы посмеяться тому назальному звуку, который выдавали дешевые патефонные пластинки. В те времена, чтобы записаться, приходилось петь в специальный латунный рожок, который совершенно менял голос. Пластинки же «Pathé», даже качественные, записанные под маркой «His Master’s Voice», делались из эбонита и со временем трескались, старились, а грубая железная игла царапала их до полной непригодности. При всем том танго от Кристиана Василе так необычны и имеют такие оригинальные, трогательные мелодии и такие душещипательно-китчевые слова, что я, по крайней мере, влюблялся в них с лету. Немногие еще знают, что автором «Заразы» и «Рамоны» и незабываемого, хотя и забытого «Закури сигарету» был он, наш Гардель не только по музыкальному уровню, но и по романтической жизни, которую вел.

В «Рыжую лисицу» публика приходила на Кристиана Василе — точно так же, как процветание «Ангелочка», популярного ресторана Виорики Атанасиу, обеспечивал Завайдок, другая знаменитость дня. Две звезды недолюбливали друг друга. Завайдок корешился с бандами из Барьера Вергулуй, которыми предводительствовал тогда Борила, — платил им, чтобы они его крышевали. Кристиан Василе делился с ребятами из Тей, братьями Григоре. Звезды неоднократно сходились в сопровождении своих амбалов, и тогда вынимались ножи. Но мой рассказ начинается в момент перемирия.

В тот вечер человек в белом смокинге, слишком шикарном для его внешности докера, напомаженного бриллиантином, начал с песни, которую только что написал. Публика ее не знала, так что впивала слова в молчании. Его голосу нельзя было отказать в гибкости — полновесный мужественный голос, так пел бы Хамфри Богарт. Только текст был несколько подсироплен, однако именно поэтому так чарующе контрастировал с грубоватым, строгим и сдержанным тембром:

Ты помнишь нежные слова,

Что в письмах мы друг другу слали?

Мы их слезами обливали,

Мы их так страстно целовали

И знали их как дважды два,

Слова!!!

Когда мама ласкала меня в детстве, ее ласки не производили на меня впечатления, я считал, что они естественно мне причитаются. А вот когда отец два или три раза назвал меня «дитя», этого мне не забыть, потому что отец всегда был строг со мной, а иногда просто жесток. То же и с Кристианом Василе. Было чудом, что грубошерстный тип в смокинге мог придать такую трогательность припеву:

Что тебе написать,

Если мы расстаемся?

Поздно…

Заветные слова,

Я благодарен вам.

Мы столько раз их повторяли,

Но мы друг друга потеряли,

Все это был обман…

Публика, городские нувориши и коллаборационисты, продажные до мозга костей, даже они будто забыли о гнусно-монотонном содоме своей жизни. Кто молчал, уставившись в одну точку, кто подносил к губам узкий бокал с шампанским и пил из него больше, гораздо больше, чем обычно. Женщины, среди которых было немало потаскушек, видавших виды, плакали, как школьницы. Заразу тоже заметили в слезах, а такого за ней не водилось. Певец спел еще пару старых песен и откланялся. Цыганка просидела с полчаса, как на иголках, и пошла за ним. Зашла в выгородку для актеров, где наткнулась на полуголую заклинательницу змей, которую щекотал дрессировщик голубей, а та вульгарно смеялась. Кристиана Василе она нашла в корчме по соседству, одного, за абсентом — он никогда не ужинал в ресторане, где выступал. Она подсела к нему за столик, напротив. Выпили вместе, проговорили несколько часов подряд (о чем, мы никогда не узнаем), взялись за руки, слушали, притихнув, жгучую скрипку старого цыгана и поздней ночью ушли вместе. В ту ночь Зараза стала его женщиной, и они прожили вместе без малого два года, причем она ему не изменяла и даже думать не думала о ком-то другом. Певец, в свою очередь, никуда не выходил без своей «обожаемой шалуньи», как он ее называл. Знаменитая песня, которая ее обессмертила, родилась примерно через полгода их неразлучной жизни, и такого еще не слышали на берегу Дымбовицы.

Когда в парк, сеньорита, ты выйдешь под ночь

И пойдешь, чуть касаясь земли,

Очи — сладость и грех, уносящие прочь.

Гибкий стан, будто тело змеи.

Твои губы — поэма безумных страстей,

Лепестки вместо платья, как дым.

Ты — мой демон из сна, ты тревожишь и лжешь,

Но улыбкою ты херувим.

Непревзойденным успехом этой песни Кристиан Василе оставил Завайдока далеко позади. «Зараза» была у всех на устах — это была бухарестская «Лили Марлен». Ее пели в пивных, в бомбоубежищах, и ее пели солдаты в окопах. А обольстительная цыганка сравнялась славою со своим звездным любовником. Правда, ее голос оставлял желать лучшего, когда она пела в «Грандифлоре» (она тоже занялась этим прибыльным ремеслом):

— Эй, хозяйка, гость пришел,

Шли прислужницу покраше,

Чтобы подала на стол. —

Я в своей корчме сама

Подаю все с пылу с жару,

Иль не помнишь ты, злодей,

Были мы с тобою парой.

Два года прошли, как в чудном сне, а по их прошествии начинается темная и невероятная, но притом совершенно достоверная часть моего рассказа. Как известно, знаменитые артисты того времени (чтобы не сказать — и нынешнего, а сомневаться не стоило бы, даже в случае с рэперами и Паваротти) вынуждены были работать рука об руку с городскими бандитами, которые держали монополию на кабаре, казино и бордели. Знаменитость значила для них не более проститутки, у которой они отбирали изрядную долю заработанного. Завайдок рвал на себе волосы от зависти к удачливому конкуренту, но сначала попробовал прибегнуть к благородным средствам. Он провел немало ночей за своим стареньким пианино в комнате, где жил, по Гаврилеску, пытаясь выжать из себя сногсшибательный шлягер. Потом, жертва прискорбного отсутствия вдохновения, украл мелодию у Синатры и был уличен. С тех пор, когда он выходил на сцену, его частенько встречали свистом и воплями. Тогда он позвал Борилу из Барьера Вергулуй. Бандит с золотой фиксой и в клетчатом жилете, какой никому, кроме него, носить было не дозволено, выслушал его и спокойно объяснил, что не может убить Кристиана Василе. «Нравится мне, как он это поет, и все дела, не хочу брать грех на душу». И бандит, подмигнув Завайдоку, который почернел от досады, стал напевать «Заразу». Идея явилась к нему, пока он мурлыкал, прикрыв веки от удовольствия, фатальную песенку.

На другой день после св. Димитрия Зараза вышла, как обычно, под вечер купить табак своему любимому в лавочке на углу. На Каля Викторией, напротив здания Сберегательной кассы, липко осели тяжелые сумерки, и в их тусклом золоте женщина не разглядела, что от инвалида, который там торговал, остался только костыль, который держал под мышкой переодетый человек Борилы. Когда появилась Зараза, закутанная в индийскую шаль, верзила бросил костыль и, под мазутным, в пламени, небом, схватил женщину за волосы. Скалясь, заглянул ей в глаза, бешено укусил в посиневшие губы и, как будто тем же движением, перерезал ей глотку стилетом, от уха до уха. Потом побежал по набережной Дымбовицы и скрылся без следа.