«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье

— Как я могу не приезжать, зная, что ты здесь, за этой стеной?

— Но я больше не смогу к тебе выйти. Ты видишь меня в последний раз. Утешься тем, что я всегда буду молода, как сейчас. Наша вера обещает нам вечную молодость. Такой ты меня и запомни, такой и унеси с собой.

Потом, сказал Виктор, она попросила его уйти. Она не могла вернуться внутрь, пока он еще тут. Между тем солнце склонялось к закату, и отвесную стену горы начинала окутывать тень.

Виктор долго смотрел на Анну, потом повернулся и не оборачиваясь пошел к ложбине. Там он постоял несколько минут и снова бросил взгляд на склон напротив. Анны на карнизе уже не было. Не было никого и ничего, кроме стены, оконных прорезей, а над ними еще не погрузившейся в тень двойной вершины Монте-Верита.

Ежедневно я выкраивал хотя бы полчаса, чтобы навестить Виктора в больнице. Со дня на день сил у него прибавлялось, и он все больше становился похож на прежнего Виктора. Я говорил с его лечащим врачом, со старшей сестрой, с сиделками, и все в один голос утверждали, что ни о каком органическом расстройстве психики речь не идет: он поступил к ним в состоянии тяжелейшего шока и нервного срыва. Встречи и беседы со мной, по их заверениям, благотворно на него повлияли. Через две недели он настолько окреп, что его выписали, и какое-то время он прожил у меня в Вестминстере.

В долгие осенние вечера мы многократно возвращались к событиям минувшего лета и обсуждали их подробнейшим образом. Мне хотелось узнать как можно больше. Виктор отвергал любое подозрение относительно странностей в характере жены. Их брак был, по его словам, вполне нормальным и счастливым. Он, правда, согласился, что ее нелюбовь к вещам, ее спартанский образ жизни могли показаться кому-то необычными, но сам он не находил в этом ничего чрезвычайного: так уж она была устроена. Я рассказал, как ночью видел Анну в саду под окном, как она стояла босая на заиндевевшем газоне. Да, подтвердил он, это на нее похоже. Но она обладала редкой душевной тонкостью и благородной сдержанностью, которые он не мог не уважать. И никогда не позволял себе вторгаться в ее внутренний мир.

Я спросил, все ли он знает о ее жизни до замужества. Он сказал, что знать практически нечего. Совсем девочкой она лишилась родителей, вырастила ее тетка в Уэльсе. Ничего подозрительного в окружении, никаких скелетов в шкафу. Воспитание обыкновенное во всех отношениях.

— Бесполезно искать разгадки в прошлом, — подытожил Виктор. — Анну нельзя объяснить. Она такая, какая есть, единственная в своем роде. Как ты объяснишь, почему у самых заурядных родителей рождается гениальный музыкант, или поэт, или святой? Логика тут не поможет. Рождаются — и все. Я благодарен Богу за то, что мне было дано найти Анну. Теперь в моей душе ад, потому что я ее потерял. Попробую жить дальше, как она велела. Но раз в году я буду возвращаться на Монте-Верита.

Меня удивило, как безропотно он принял полное крушение своей жизни. Случись подобная трагедия со мной, я не мог бы побороть отчаяние. Мне казалось чудовищным, что никому неведомая секта на какой-то горе, у черта на рогах могла в считаные дни забрать такую власть над женщиной, которую я знал, — женщиной недюжинного ума, неповторимой индивидуальности. Понятно, как можно задурить голову темным деревенским девушкам, чьи родные погрязли в суеверии и побоялись бы что-либо предпринять. Я предложил использовать каналы нашего посольства, найти ход к правительству страны, добиться расследования на национальном уровне, привлечь прессу, предать случившееся широкой огласке. Я выразил готовность лично принять в этом участие. В конце концов, мы живем в двадцатом столетии, а не в Средневековье. Место, подобное Монте-Верита, не должно существовать вообще. Я бы поднял на ноги все, привлек международное общественное мнение…

— Для чего? — тихо спросил Виктор. — Цель какая?

— Вернуть Анну и освободить всех, кто там есть. Не дать калечить людские судьбы.

— Мы же не крушим монастыри по всему свету. А их ведь сотни.

— Это не одно и то же, — возразил я. — Монастырь — организованная общность верующих. Монастыри существуют с незапамятных времен.

— Монте-Верита, вероятно, тоже.

— Но как они там живут? Чем питаются? Что происходит, когда они болеют или умирают?

— Не знаю. Я стараюсь об этом не думать. Помню только ее слова: она нашла наконец то, что искала, и счастлива. И я не хочу разрушать ее счастье.

Потом он смерил меня недоуменным и в то же время проницательным взглядом и заметил:

— Мне странно слышать все это от тебя. Ты должен бы лучше меня понимать, что́ движет Анной. Горная лихорадка у тебя всегда проявлялась сильнее, чем у меня. Кто, как не ты, в дни нашей молодости витал в облаках и читал мне стихи:

Чрезмерен мир для нас: приход-расход

Впустую наши расточает силы…[2]

Помню, как я встал, шагнул к окну и стал смотреть вниз, на туманную набережную. Я ничего не ответил Виктору. Его слова больно задели меня. Что тут скажешь? В глубине души я знал, почему мне так ненавистна вся история с Монте-Верита и почему я охотно стер бы это место с лица земли: потому что Анна нашла свою Истину, а я нет…

Разговор этот между мною и Виктором стал если не водоразделом, то по крайней мере поворотным пунктом в нашей дружбе. Каждый из нас прошел свой земной путь до половины. Виктор вернулся в Шропшир и позже написал мне, что намерен передать свое имение племяннику, который еще учится, но ближайшие несколько лет будет проводить каникулы у него, чтобы на практике со всем познакомиться. О собственных планах он не распространялся, не хотел ничем себя связывать. В моей жизни тоже происходили перемены. Рабочие дела сложились так, что мне пришлось на целых два года уехать в Америку.

Вскоре, однако, привычный мировой уклад полетел вверх тормашками. Наступил тысяча девятьсот четырнадцатый год.

Виктор сразу же записался добровольцем. Думаю, служба в армии показалась ему желанным выходом. Возможно, он надеялся, что на войне его убьют. Меня призвали много позже, когда истек срок моего контракта в Штатах. Для меня это отнюдь не был желанный выход, и я еле дождался конца ненавистной службы. Пока шла война, Виктора я не видел: мы сражались на разных фронтах и не встречались даже во время