Я — твоё солнце - Мари Павленко

вежливости или желания показать воспитание, нет. Просто стоит ей появиться, как взгляд невольно притягивается к её телосложению. Лейла — это новая версия персонажей Толкина, будто симпатичный гном решил, что он теперь эльф, и ведёт себя соответствующе, хотя выглядит так, будто его вырубили топором в дереве. Она спрашивает нас, как дела, называет Джамаля «хабиби»[5] и постоянно готовится к каким-то выставкам, коктейльным вечеринкам, встречам с клиентами-миллиардерами. Ещё она коллекционирует разные блестящие побрякушки, причём все камни в них — настоящие. Мне сложно поверить, что она тоже женщина, как и моя мама.

— Она не злая, просто живёт на другой планете. — Джамаль уже привык.

Но я уверена, что ему больше нравится Гертруда.

* * *

По уже сложившейся традиции мы занимаемся в кафе: вещи разложены на столе, из чашек вырастают башни, официант нас узнаёт. Поначалу я первой устраивалась на диванчике, но после того, как Виктор уселся рядом, я перестала. Он был в одной футболке, и его аромат щекотал мне ноздри: смесь шоколада, перца и леса после дождя. Мне хотелось прикоснуться к нему. К тому же каждый раз, как его плечо или рука задевали меня, мой желудок превращался в румынского гимнаста, проделывающего обратные сальто, опасные двойные прыжки и колёса смерти. Я изо всех сил пыталась сосредоточиться на истории, но глубоко в душе бежала по пляжу и смеялась, пока волосы развевались на солёном морском ветру.

После этого я всегда садилась напротив Виктора.

И старалась не пялиться на него слишком долго.

Иногда он мне снится: признаётся, что любит меня, и только меня, что Адель рядом с моей ослепительной красотой больше похожа на слона, которому столбом выбили глаз. Но моя слащавая улыбка так сильно растягивает скулы, что я просыпаюсь. Однако в моих кошмарах он со своей возлюбленной целуется взасос, хлюпая, как засорившаяся раковина, а меня просто не существует: Дебора, тут не на что смотреть, расходитесь, пялиться не на что, а уж тем более — некого целовать. Иногда я просыпаюсь в слезах и в порыве слабости открываю дверь Изи-дору. Размахивая облезлым хвостом, он поднимает в комнате пыль столбом, пытается облизать мне руку своим вонючим языком — я отталкиваю его, и пёс засыпает у моей кровати.

И храпит, идиот.

Отец опубликовал какую-то сенсацию и заслужил одобрение коллег: дела у журнала пошли в гору. Чтобы отпраздновать это событие, отец пригласил маму в ресторан. Однако он возвращается домой по-прежнему поздно, потому что «надо продолжать в том же духе».

Я везде вижу подтекст.

Но только не у мамы.

Записки завоёвывают всё больше и больше места на зеркале, и я позволяю им размножаться.

Ведь я ничего не могу с этим поделать.

Глава тринадцатая

Дебора думает, как приятно вернуться домой после Рождества — счастливого Рождества

Конец триместра засосало во временную воронку: я занималась, составляла карточки, общалась с Виктором и Джамалем. Пила много кофе. Узнавала всё лучше и лучше Фрейда.

На Элоизу я совершенно не обращаю внимания, даже когда она проходит мимо: просто рассматриваю воображаемое пятно на стене или в небе. Однако всё равно приходится собирать всю волю в кулак, чтобы не постучать ей по плечу и не признаться, что я скучаю, что с удовольствием бы съела на двоих килограмм мороженого с кусочками брауни, обсуждая прыщи наших собратьев.

Виктор всегда смеётся, прищуриваясь так сильно, что не видно глаз. После бутылки пива его губы становятся цвета малины. Ему нравятся Тим Бёртон, Миядзаки, Стивен Кинг, скейтборд и фисташки.

Джамаль собирался завести четвёртого паука, но мы его отговорили — а то ещё запишется в пау-ководы.

В среду днём я устала, взмолилась о пощаде, попросила о перерыве и достала блокнот с «изящными трупами».

— О, новый блокнот? Неплохой. В аэропорту был другой.

Виктор очень наблюдательный.

— Да, у меня их полно.

— И что ты пишешь в них?

— Да всякое…

Чуть не свернув седьмую чашку кофе на мой черновик по географии, Джамаль придвинулся ближе.

— Ведёшь что-то вроде личного дневника?

— Не совсем. Просто записываю всякое, чирикаю.

— А о нас пишешь?

— А я тебе снюсь?

Они задали вопросы одновременно, и ответ прозвучал прежде, чем я это осознала:

— Да.

Улыбнувшись краем губ, Виктор пристально смотрел на меня.

Коварная теорема.

Я получила оценки.

Все преподаватели заметили, что я стараюсь, и сошлись на том, что делаю успехи: пока не грандиозные, но многообещающие. Общая картина вышла достойной: я всё-таки выкрутилась.

Однажды у меня получится лунная походка.

К тому же сегодня пятница, а завтра рождественские каникулы.

Уже.

Элоиза ушла вместе с Эрванном: укутавшись в воротник пальто, я проводила их взглядом под морось, которая обрушилась на улицу, стены и машины. Элоиза даже не обернулась. Просто смеялась и шла вприпрыжку.

Пожелав мне хороших каникул, Джамаль сжал меня в объятиях. Он едет кататься на лыжах вместе с кузенами — и не куда-нибудь, а в Куршевель.

В моих снах мы с ним едем верхом на лошади среди необъятных прерий — в пампасах — и сгоняем быков. Ярко-зелёная трава щекочет мне голени. Я в клетчатой рубашке, а на голове — бежевая ковбойская шляпа. Потом мы сидим у костра, едим зефир и ананасы, и поднимающиеся в воздух искры теряются среди звёзд. Мы говорим об уроках истории и о контрольной по английскому — никакой эротики. Надеюсь, он и сам это понимает. Один раз мне приснилось, что мы жонглируем печеньем. Изнывая от ревности, Гертруда решила мне отомстить: пришлось бросить ей все печеньки и прыгнуть в каноэ — отличный план побега… Иногда я ловлю на себе взгляд Джамаля, особенно пока мы занимаемся. Чем больше мы с ним видимся, тем менее жуткими кажутся его торчащие наружу клыки, однако всё равно привлекательности в нём как в губке.

Виктор подошёл и чмокнул меня в щёку — никаких тебе долгих объятий. Он едет на юг к бабушке с дедушкой. Потом ему предстоит томительное ожидание Адель на перроне: он будет вглядываться в толпу, снующую перед поездом Лилль — Париж, она помчится к нему с искрящейся улыбкой и… Даже знать не хочу.

— Всё в силе, Новый год празднуем у меня? — уточнил Джамаль.

— Всё в силе! — крикнула я, сбегая.

Я уже и родителей предупредила.

Мазохистка.

Завтра мы едем в Бургундию к бабуле Зазу, папиной маме. Если бы Бодлер прожил мою жизнь, у него бы наверняка нашлось более отчаянное определение тому, что такое сплин — настоящий хреновый сплин.