Горькие травы - Кира Козинаки

Я сплю почти сутки. А потом всё как-то налаживается.

— Давай, зубрила, пей! Ты свободна!

Свободна? Это слово вырывает меня из забытья.

Звуки становятся чёткими, и я поднимаю глаза на голос.

Они стоят напротив меня. Мои одноклассники: ещё слабо напоминающие мужчин мальчишки и очаровательные в своей юности девчонки. Смеются, смотрят пьяно, пренебрежительно. Я не помню их имён, а они, возможно, моего, я для них зубрила, заучка и зануда.

Школьный выпускной. Первые проблески раннего июньского рассвета, ресторан на набережной. Из помещения доносятся музыка и смех. Наверное, приглашённые родители собрались за одним столом и, смахивая слёзы умиления, повторяют, что детки выросли. Наверное, выросшие детки, залившись в туалете несанкционированным алкоголем, трепыхаются на танцполе, нескладно дёргаясь под музыку в своих праздничных нарядах.

— Учёба закончилась! — снова слышу голос рядом. — Финиш! Свободная жизнь!

— Пей же, ботанша! — подхватывает кто-то. — Слабо, что ли?

На мне платье в пол, золотистый атлас, тонкая вуаль, прозрачные кружева. Я стою на дощатой пристани за рестораном в окружении улюлюкающих подростков. В одной руке моя золотая медаль. В другой — половина бутылки водки.

И я наконец свободна.

Прикладываюсь к горлышку и делаю несколько жадных глотков. Спиртное обжигает рот, я морщусь, но не останавливаюсь. Я никогда раньше не пила алкоголь и точно не буду его пить снова, мерзкая, горькая жидкость стекает по пищеводу. Одноклассники одобрительно кричат, а на моих глазах выступают слёзы.

Но я свободная, теперь я могу всё.

Делаю последний глоток и кидаю бутылку им в ноги. Они ошеломлённо гудят: зубрила перестала быть тихоней! Размахиваюсь и бросаю золотую медаль в реку. Одноклассники на секунду замирают, а потом взрываются громким, шокированным галдежом.

Вытираю тыльной стороной ладони нос, смотрю на них в последний раз, разворачиваюсь и ухожу.

Как добираюсь домой — не знаю. Пока выпускники встречают первый рассвет взрослой жизни, я иду по пустынным улицам, ноги плохо слушаются, голова кружится. Едва зайдя в квартиру, я достаю из шкафа большую спортивную сумку и хаотично набиваю её какой-то одеждой и книгами. Я хочу уйти. Куда — не имею никакого представления. Просто уйти.

Я же теперь свободная.

Только вот слабенький девичий организм так не считает, и сначала меня выворачивает в унитаз, а потом и на золотистую вуаль собственного платья. Вокруг всё вихрится в бесконечном вальсе, я сворачиваюсь на коврике в ванной, прижимаю к себе полусобранную сумку и, подрагивая всем телом, отключаюсь.

Просыпаюсь от боли. Отец крепко держит меня двумя пальцами за подбородок и с яростью вглядывается мне в лицо. У меня гудит всё тело, ноздри щекочет отвратительный запах, во рту мерзкий кисловатый привкус, а слипшиеся от размазанной туши ресницы не дают открыть глаза полностью.

— Даже думать не смей, — шипит отец, сдавливая мне челюсть. — Ты никуда от меня не уйдёшь. А если попробуешь, я всё равно тебя найду. И ты сильно пожалеешь об этом.

Он отпускает меня, хватает мою сумку и выходит из ванной. Жалобно поскуливая, я обнимаю колени руками и понимаю, что свобода закончилась, едва начавшись.

* * *

— Я держу, держу! — Упираюсь бедром в дверь и наблюдаю, как Матвей с достающей ему почти до бровей башней из коробок в руках заходит в кофейню. Вслед за ним в помещение залетает холодный ноябрьский ветер, и я поспешно запрыгиваю внутрь, прикрывая за собой дверь. — Что бы я без тебя делала?

— Сидела бы в каком-нибудь офисе и настукивала на клавиатуре свои текстики, а не вот это вот всё? — предлагает вариант Матвей, бережно опуская ношу на пол, а потом бросает на меня хитрый взгляд через плечо.

«Вот это вот всё» сегодня — это перевезти много-много растений из моей квартиры на окраине в кофейню в центре. На машине Матвея. В его обеденный перерыв. Вместо его обеденного перерыва.

— Я обязательно с тобой рассчитаюсь, — уверяю его я, пристраивая рядом с коробками объёмную сумку с торчащими из неё зелёными листочками. — Как только выясню, сколько ещё раз мне нужно полоскать ноги в унитазе, так сразу куплю машину и буду возить вас с Сонькой везде, стану вашим трезвым водителем, исполню все ваши смелые мечты.

— Угу, тогда присматривайся к «Тесле». Она сама умеет парковаться.

— Ой, всё!

Тысячу лет назад, едва сдав на права, я попросила Матвея дать погонять на его старенькой «четвёрке». Он, конечно, сидел рядом и изо всех сил пытался утихомирить меня, когда я, восторженно вытаращив глаза, мчалась по вечерним улицам, только даже его присутствие не предотвратило знакомства задней фары с клумбой, а меня Матвей потом ещё полгода звал «Той, которая не умеет парковаться». А вот «Тесла» умеет.

— Между прочим, — добавляю я, приветственно махнув рукой бариста Рите, с интересом подслушивающей нашу болтовню из-за стойки, — глупо в двадцать первом веке не пользоваться благами технического прогресса. Робот-пылесос у меня есть, будет ещё робот-автомобиль.

— А потом робот-муж.

— Вот сейчас было больно.

— Нет, не было.

— Вообще не было, — подтверждаю с улыбкой. — Но я серьёзно не знаю, что бы я без тебя делала…

И это чистая правда. Потому что если бы не Матвей, если бы не праздник по случаю его юбилея и не мой подарок, созданный от избытка свободного времени, я так бы и сидела в каком-нибудь офисе и настукивала на клавиатуре текстики, а не везла цветы в новую кофейню в центре города.

Но сначала случился январь. Долгий, тяжёлый, холодный январь.

Сонька постоянно была где-то рядом, даже ближе, чем обычно. Мы ходили в кино, ездили на выходные за город к её родителям, периодически ночевали вместе, смотрели сериалы и болтали. Выбрались в бар на местный стендап, не понравилось совершенно. Зато очень пришёлся по вкусу мастер-класс по росписи мехенди в веганском кафе с сыроедческими десертами, да так, что я захотела татуировку, а Сонька, с удивлением заточив пяток конфет, объявила, что это так божественно вкусно, что у неё, наверное, аллотриофагия[1].

Я тщательно выстирала на самой высокой температуре постельное бельё в мелкий цветочек, жестоко хранившее запах дерева и секса, и мы отвезли его вместе со старыми пледами из недр шкафа и парой пакетов сухого корма в приют для животных, а потом весь вечер я ныла Соньке, что хочу собаку, лохматого барбоса с влажным носом, назову его Кеш… Арахис!

А ещё мы записались на йогу для начинающих, правда с условием, что до первого позорного пука вагиной, проигравшая проставляется.