Куртизанка Сонника - Висенте Бласко Ибаньес

— Ты и в самом деле веришь в Минерву? — спросил Евфобий у Сонники.

— Я верю в то, что вижу, — ответила гречанка. — Верю в весну, в воскресение полей, в жатву, поднимающуюся из земли и питающую своими золотыми колосьями людей, в цветы — благовонные курильницы земли, — а больше всех богов люблю Атенея за мудрость, которую он дал людям, и Минерву за то, что она поддерживает ее.

Рабы уставили стол третьей переменой, и гости, уже несколько захмелевшие, приподнимались на ложах, заглядывая в корзиночки, полные фруктов. На блюдах высились пирамиды слоеного сладкого теста, свернутого на огне по каппадокийскому способу, оладьи из кунжутной муки, начиненные медом и подрумяненные на угольях, и пироги из вареных фруктов.

Начали раскупоривать маленькие амфоры с самыми драгоценными винами, привозимыми кораблями Сонники из отдаленнейших мест света. Библосское вино из Финикии наполнило комнату своим ароматом, сильным, как туалетные духи; лесбосское вино распространяло, когда его наливали, нежный запах роз, и вместе с этими винами в кубки лились вина из Эретреи и Гераклеи, крепкие и спиртные, родосские и хиосские — предусмотрительно смешанные с морской водой, что способствовало пищеварению.

Чтобы возбудить снова аппетит и жажду гостей, рабы обносили блюда с саранчой в рассоле, редьку с уксусом и горчицей и другие закуски, ценимые по своему вкусу и пикантности.

Актеон не ел: прикосновение Сонники, приподнявшейся со своего ложа и прижимавшейся к нему, касаясь своей щекой его щеки и смешивая свое дыхание с его дыханием, волновало его. Оба молчали, любуясь каждый своим отражением в зрачке другого.

— Дай мне поцеловать твои глаза, — шептала Сонника. — Они — окна души, и мне кажется, что через них моя любовь проникает в самую глубину твоей груди.

Дерзкий Алорко, при своем опьянении важный, как кельтибериец, говорил о ближайших празднествах, глядя на свой пустой кубок. У него в городе было пять несравненных лошадей, и если власти позволят ему принять участие в празднестве, несмотря на то что он иностранец, то он покажет им быстроту и силу своих чудных животных. Венец достанется ему, если только какой-нибудь неожиданный случай не принудит его покинуть раньше город.

Лакаро и его изящные друзья намеревались оспаривать друг у друга награду за пение, и их женские руки, тонкие и выхоленные, нервно двигались по столу, будто перебирая струны лиры, а раскрашенные губы напевали вполголоса гомеровские стихи. Евфобий, опираясь плечом на ложе, задумчиво смотрел вверх без всякой другой мысли, как бы больше съесть и выпить, а Алько и греческие купцы теряли терпение от продолжительности ужина.

— Танцовщицы! Пусть войдут гадесские девушки! — требовали они дрожащими голосами, с глазами сверкавшими опьянением.

— Да, пусть придут танцовщицы! — крикнул Евфобий, выходя из своего оцепенения. — Я хочу видеть, как сладострастные позы этих дочерей Геркулеса нарушат пищеварение почтенных людей.

Сонника сделала знак домоправителю, и через несколько мгновений в перистиле раздались веселые звуки флейты.

— Флейтистки! — закричали гости.

В комнату вошли четыре красивые девушки, увенчанные фиалками, в хитонах, открытых с пояса до низу и обнаруживавших на каждом шагу крепкие ноги. Во рту у них были двойные флейты, клапаны которых перебирали проворные пальцы.

Обходя вокруг пола, флейтистки заиграли нежный мотив, погрузивший в сладкую мечту гостей, облокотившихся о свои ложа. Большинство из них встретили танцовщиц как старых знакомых и, качая головой в такт флейт, следили жадными глазами за очертаниями этих тел, трепетавших при движениях в такт ритму.

Несколько раз флейтистки меняли мотивы и ритм, и через час это, по-видимому, начало надоедать гостям.

— Мы уже знаем их, Сонника, — сказал Лакаро. — Эти флейтистки выходят на всех твоих ужинах. Ты, кажется, влюбившись, позабыла о своих друзьях. Дай нам другое: мы желаем танцовщиц.

— Да, пусть войдут танцовщицы, — присоединились голоса молодежи.

— Успокойтесь, — ответила гречанка, поднимаясь на минуту с груди Актеона. — Танцовщицы придут, но только под конец, когда я уйду спать. Я знаю вас хорошо, и мне известно, чем кончится праздник. А пока приглашаю вас полюбоваться маленькой рабыней, выучившейся у греческих моряков ходить по канату и плясать, как афинские танцовщицы.

Прежде чем вошла рабыня, гости в тревоге обратили взгляды на конец стола. Оттуда доносилось как бы рычание зверя. То был Евфобий, свалившийся с ложа и лежавший головой на мозаичном полу, залитом вином.

— Дайте ему лавровых листьев, — посоветовал благоразумный Алько. — Нет ничего лучше против хмеля.

Рабы почти насильно заставляли философа жевать листья, не обращая внимания на его протесты.

— Я не пьян, — кричал Евфобий. — Меня преследует голод. У меня часто по целым дням не бывает куска хлеба во рту, и когда приходится насладиться таким столом, как у Сонники, так то, что я ем, идет у меня назад.

— Лучше скажи — то, что пьешь, — поправила его Сонника, снова наклоняясь к греку.

Канатная плясунья подошла к столу и поклонилась госпоже, поднося руки к лицу. Это была смуглая девушка четырнадцати лет. Всю одежду ее составляла одна полоска красной ткани, обернутая вокруг бедер ниже живота. Ее нервные худощавые члены и тело, с едва обозначившимися возвышениями груди, делали ее похожей на мальчика. Старые гости улыбались от удовольствия, видя эту почти мужскую свежесть.

Девушка вскрикнула, согнулась с нервной гибкостью и, опустившись на руки, пошла вокруг стола, держа ноги вверх, а голову в уровень с полом. Затем сильным изгибом рук она вскочила на стол и побежала на руках между блюдами, амфорами и кубками, не сдвигая их…

Гости ободряли ее восторженными восклицаниями. Греческие купцы предлагали ей свои кубки, трепля ее щеки, когда она пила, целуя ее руки и поглаживая плечи.

— Лакаро, — обратился философ к своему изящному врагу, — почему ты и твои друзья не привели сюда красивых рабынь, служащих вам опорой на Форуме?

— Сонника нам запретила, — отвечал молодой человек, польщенный вопросом и не замечая иронии Евфобия. — Она женщина, стоящая выше других; но из всех утонченных афинских обычаев это единственный, который она отказывается принять. Она верит только в Юпитера и Леду, а на красавца Ганимеда плюет. Она не вполне афинянка.

Несколько рабов по приказанию распорядителя воткнули в пол ряд острых и широких мечей, чтобы плясунья показала свой главный фокус. Флейтистки заиграли медленную, грустную мелодию, и плясунья, снова опустившись головой к полу, начала двигаться между мечами, не задевая их и не касаясь их острого лезвия. Гости, держа кубки в руках, со страхом следили за ней, когда она двигалась среди этого леса отточенного оружия, которое могло вонзиться в ее тело при малейшем колебании. Плясунья остановилась возле одного из мечей. Подняв одну руку и опираясь на другую, она перегнулась, пока не коснулась локтем пола, затем вытянулась совершенно прямо, и в эту минуту острие лезвия коснулось ее живота и груди, но даже не оцарапало кожу.