Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов

как умного, доброго и симпатичного человека». Упомянул он и о чахотке, и о жене, «находящейся в последней стадии беременности», и о том, что нельзя убивать людей до суда и без суда.

И через месяц Горького выпустили из острога. Но негласный надзор за ним не только сохранили — усилили.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

— Теленок приехал! — сообщила Вера Ивановна, едва успев закрыть за собой дверь.

— Струве?! — переспросил Владимир Ильич, вставая из-за стола. — Нежданный гость!

Вера Ивановна села и, закинув ноту на ногу, закурила, но тут же спохватилась:

— Ах, извините. Я все еще не могу привыкнуть, что вы не выносите табачного дыма.

— Ничего. Я открою форточку. — Владимир Ильич прошелся по комнате, держась подальше от дыма, окутавшего собеседницу. — А Теленком вы его называете по вашей доброте. Не иначе.

— В вопросах политики и философии он — теленок на льду. Хотя отчасти и подкован.

— Но какими подковами? Вот в чем дело. А самая подходящая кличка ему — Иуда. Да-да. Самая заслуженная. — Уткнув руки в бока, Владимир Ильич остановился перед Засулич. — Интересно, зачем же он пожаловал к вам?

— Не ко мне. Вас ждет. И у него есть предложение о сотрудничестве.

— В нашей «Искре»?! В органе, по его терминологии, ортодоксов? Свежо предание!

— В это «предание» можно поверить. Он не только от своего имени.

— От Тетки?! Так не привез ли он для «Искры» денег от нее? Мы ведь скоро можем оказаться на мели.

— Деньги у него, как я поняла, есть, но… О них он поведет особый разговор.

— Вы меня заинтриговали. — Владимир Ильич взял стул и, невзирая на табачный дым, подсел поближе. — Какой же разговор у вас с ним уже был?

— Он приехал… — Засулич потушила сигарету о ножку стула, закурила вторую. — И будет говорить от имени своего друга Туган-Барановского.

— Тоже о сотрудничестве?!

— В новом совместном журнале.

Владимир Ильич хлопнул себя по колену:

— Занятно. Иуда решил попытаться «объехать нас на кривой». Не так ли?

— Вы же сами печатались у него в легальном журнале.

— Да, когда боролись с либеральными народниками. И он, ваш Теленок, на том этапе пригодился нам как временный союзник. Не более того.

— А мне кажется, худой мир лучше доброй ссоры.

— Нет, я за ссору. За глубоко принципиальную ссору. — Владимир Ильич встал, опять сделал несколько шагов по комнате. — За войну с идейным противником! Понятно, когда война остается единственным средством для того, чтобы отстоять марксизм. А сейчас… — Тень задумчивости пробежала по его лицу. — Ну, что же… Пусть приходит. Выслушаем. Да не просто, а под протокол.

— Излишняя официальность осложнит отношения.

— А как же иначе?.. Мы же — «высокие договаривающиеся стороны», и в договоре должны следовать пункты.

— В вас заговорил юрист! — усмехнулась Засулич уголками тонких губ. — А Петр Бернгардович хотел бы… Как ваш старый знакомый… Для предварительного разговора…

— Прощупать почву? Узнаю изворотливого.

2

Шли дни, а Струве не появлялся. Владимир Ильич понял: выжидает, когда вернется из России Потресов. Пусть выжидает. Втроем, пожалуй, даже лучше.

Вера Ивановна сказала — уехал в Штутгарт, к каким-то немецким друзьям.

— Понятно, к людям его взглядов. Кстати, — Владимир Ильич развернул на столе один из свежих немецких журналов, — полюбуйтесь на тщеславную подпись «Peter von Struve». Фон! Не как-нибудь! С шиком! А дома так не подписывался. Он же не имеет этой приставки.

— Да. Но, может, потому, что у него мать урожденная баронесса Розен. Может, слышали, астраханская губернаторша! Потом — пермская. Новоявленная салтычиха. Рассказывают, разъезжала по городу верхом с нагайкой в сопровождении конной полиции. Вместо мужа принимала доклады полицмейстера. И только сенатская ревизия доконала их: губернатора прогнали. И они уехали сюда, в Германию, кажется, в Штутгарт. Там Петр Бернгардович и учился. А после смерти отца ушел от матери. Вот тут-то его и взяла на воспитание, к тому времени овдовевшая, Тетка.

— Решил блеснуть перед немцами. Вот пройдоха!

— Ну, уж вы очень резко. Он — видный публицист. И стилист далеко не из последних.

— Н-да. Стилист! А на кой черт нам такие стилисты?! И золотое перо бывает годно лишь на свалку истории.

Вернувшись из Штутгарта, Струве первым делом повидался с Потресовым, только что приехавшим из России, и попросил предупредить, что для большого разговора со всеми придет на следующий день.

Трое соредакторов поджидали его. Вера Ивановна, сидя у окна, уткнулась в какой-то французский журнал. Потресов, густобородый, благообразный, похожий на недавно рукоположенного священника, частенько вынимал из жилетного кармашка часы, посматривал на дверь.

— Важный гость, — усмехнулся Владимир Ильич, — всегда опозданием набивает себе цену.

Открыв дверь, Струве блеснул очками в золотой оправе, пропустил вперед себя жену, потом сам, слегка сутулясь, как бы боясь стукнуться головой о притолоку, шагнул через порог. Он был одет в новенькую сюртучную пару, обут в лаковые ботинки.

Острый клин бороды аккуратно подстрижен, а густой рыжей шевелюры давно не касались ножницы парикмахера, и большие оттопыренные уши едва виднелись в космах.

Искровцы поднялись навстречу. Струве первым делом поклонился Вере Ивановне, хотел было приложиться к ее узенькой руке, но, подержав в холодновато-влажных пальцах, счел это излишним. Тем временем Потресов, галантно шаркнув ногой, поцеловал руку Нине Александровне и, уступая очередь Владимиру Ильичу, спросил его и гостью, знакомы ли они.

— Только заочно по рассказам жены. — Пожимая руку гостьи, Владимир Ильич взглянул в ее потеплевшие глаза. — И по вашим, Нина Александровна, письмам к Наде. В Шушенском она всегда была очень рада им.

— А я вас, питерского Старика, представляла себе немножко другим, с окладистой бородой а-ля Карл Маркс.

— И бородой не вышел! — рассмеялся Владимир Ильич, принимая шутку. — Не успел отрастить. И, как видно, не дано мне сие. — Повернулся к Струве, указал на стул возле стола. — Петр Бернгардович, прошу вас.

Прошел к своему месту по другую сторону стола и остановился, выжидая, пока сядут гости.

Садясь, Струве откинул фалды сюртука; протирая очки платком, обвел глазами искровцев и, слегка заикаясь, заговорил горячо, будто с давними друзьями, которых ему так недоставало в последние годы:

— Александра Михайловна просила нас… — Заметив свою подпись в развернутом немецком журнале, споткнулся на полуслове и неловко промычал: — Э-э… Всем вместе и каждому — э-э — в отдельности… просила кланяться. Она — э-э — по-прежнему питает к вам дружеское чувство и желает полного успеха благородному делу.

— Спасибо! — Потресов приложил ладонь к груди.

— Милейшая женщина! — воскликнула Засулич и что-то горячо шепнула Нине Александровне на ухо.

— Всегда признательны Александре Михайловне за внимание, — сказал Владимир Ильич и посмотрел на гостя