Жизнь. Кино - Виталий Мельников

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 19 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 85
Перейти на страницу:

Однажды, когда я вечером готовился к семинару по химии, а в комнате мы были только вдвоем с Михаилом, он вдруг спросил:

– Ну что, букварь, стараешься?

Букварями в Менделеевке называли первокурсников. Я кивнул утвердительно.

– Я бы на твоем месте не переутомлялся.

И Михаил, где намеками, а где и впрямую, объяснил, что меня ждет на спецфаке.

– Во-первых, – пообещал он, – после первого семестра тебя засекретят, возьмут подписку о неразглашении, присвоят воинское звание и ты, согласно твоей специальности, поедешь вдыхать иприты с льюизитами, куда Макар телят не гонял. Ты зачислен по направлению?

– По комсомольскому, – подтвердил я.

– Тогда дело обстоит еще хуже. Если ты теперь откажешься, могут пришить и политику. У тебя как с соцпроисхождением? Учти, что при засекречивании перетрясут всех твоих родственников до седьмого колена. А если что не так или что-нибудь ты утаил, тебя просто посадят и тогда ты, все равно, поедешь вдыхать тот же иприт, но уже как заключенный.

– А как же быть? – потрясенно спросил я.

– Прежде всего, не высовываться!

– Не посещать занятия?

– Такое здесь не проходит! Но ты постарайся учиться похуже, потом еще хуже, потом – совсем плохо. Если повезет, могут отчислить. Тупицы и на спецфаке не нужны!

Через месяц меня вызвали в деканат и сделали предупреждение за небрежное исполнение лабораторных работ. Вскоре на меня пожаловалась англичанка – у меня было карикатурно-плохое произношение. Ей даже показалось, что я ее передразниваю. Постепенно за мной установилась репутация ленивого среднячка-недотепы.

– Для изгнания со спецфака этого мало! – инструктировал меня Михаил.

– Может, слинять с октябрьской демонстрации? – предложил я.

– Нет! Только не это! – ужаснулся он.

Между тем, систематически увиливая от занятий, я оказался в рядах отстающих уже естественным путем. Через месяц меня лишили стипендии за неуспеваемость.

– Молодец! – похвалил меня Михаил и одолжил денег.

Одолженные деньги быстро кончились, а стипендию мне не восстановили. У Михаила была невеста Вера. Она жила в нашем общежитии, но на другом этаже. Заботливая Вера постоянно варила для Михаила суп и оставляла кастрюлю под подушкой для сохранения тепла. Теперь Михаилу пришлось со мной делиться и супом.

– Ничего, – подбадривал меня сосед, – мы своего добьемся!

Подходил к концу решающий семестр, а меня в деканат больше не вызывали. Староста курса проскакивал мимо меня, не поднимая глаз. Наконец, еще через месяц, к нам в комнату пришел из института торжествующий Михаил.

– Поздравляю, – сказал он, – висит приказ о твоем отчислении!

«Вторые горячие»

Вскоре начали сказываться и последствия моего отчисления. Вежливо постучавшись, пришел к нам комендант Повидло и объявил мне, что поскольку я уже не студент спецфака, то не имею права и на койко-место в общежитии. Срок выселения – десять дней. Но, ввиду того что на дворе уже зима, он, Повидло, идет мне навстречу и продлевает срок на две недели. В нашей комнате состоялся совет. Все ребята, конечно, знали, что я приехал издалека и до весенних ледоходов в Сибири деваться мне некуда. Но и обосноваться в Москве тоже немыслимо – в столице суровый паспортный режим. И тут я с ужасом вспомнил о своем временном удостоверении личности. С такой бумагой, выданной в ссыльно-каторжных краях, едва ли куда-нибудь и когда-нибудь устроишься.

– Да вот же койка стоит пустая – гуттенберговская, – сказал Лешка Петровский.

– Мысль хорошая, – согласился Михаил, но требует проработки. Действуем так: Вера сварит картошку, Грешищев отдаст сало. У тебя оно есть! Я знаю! – уверенно сказал Михаил Грешищеву. – А ты, Лешка, иди к Повидле и приглашай его на свой день рождения.

– А когда у меня день рождения? – спросил Петровский.

– Сегодня, – сказал Михаил.

– А имя-отчество Повидлы? – поинтересовался Петровский.

Оказывается, никто этого не знал. Тогда спросили в девчачьих комнатах. Выяснилось, что Повидлу зовут Поликарп Иваныч Садовой.

Вечером состоялся банкет. Повидло пришел в галстуке. Его усадили на почетное место, и он поздравил новорожденного. Михаил как старший по комнате поблагодарил Поликарпа Иваныча за повседневную отеческую заботу о студентах. Потом Грешищев принялся разливать невесть откуда взявшийся спирт. Повидло глядел на спирт строго, но молчал. Тогда Михаил предложил тост за товарища Сталина. Повидло крякнул и выпил. Это послужило сигналом к началу неофициальной части торжества. Разбавили еще спирта и выпили теперь уже персонально, за Поликарпа Иваныча. Потом выпили за родителей новорожденного. Беседа оживилась. Поругали клопов, затем перешли на международное положение и стали ругать Трумена.

Михаил рассказал, как американцы подарили ему ногу. В госпитале, в западном секторе Берлина, они преподнесли Михаилу в свой День Благодарения усовершенствованный суперпротез на память о боевом сотрудничестве. Недолго думая Михаил отстегнул протез и передал по кругу – все с интересом разглядывали медную пластинку с гравировкой на английском языке. Повидло, на всякий случай, сказал, что наши протезы лучше. Я знал, что с этим подарком у Михаила были неприятности. После торжественного вручения протез у него сразу изъяли малиновые. Они зачем-то его разобрали, а потом долго не могли собрать.

Улучив минуту, ребята затеяли разговор о моем трудном положении. Повидло уже расслабился, очень мне сочувствовал, но ничего не обещал. Выпили еще по одной. Подогревая веселье, Петровский попытался исполнить что-нибудь на скрипке, но Поликарп Иваныч вдруг неожиданно запел сам.

– Раз полоску Маша жала, золоты снопы вязала, – старательно выводил Повидло, – молодаая, эх! Молодаая!

Это была любимая песня моего деда Данилы Фомича. Комендант пел долго, потому что в песне было множество куплетов. Один из них Повидло подзабыл, и я ему с готовностью напомнил. Повидло поблагодарил и повторил, но уже с игривым продолжением. Тогда я в ответ спел забористый дедовский куплет, из-за которого меня в детстве отправляли погулять. Повидло вошел в азарт и достойно мне ответил. Тогда я ошеломил его манчжурским куплетом про китаянку в гаоляне. Повидло меня обнял и тут же объявил своим лучшим другом. Михаил намекнул, что друзей в беде не оставляют. С тех пор, на глазах у Повидлы, я беспрепятственно проникал в общежитие и спал на гуттенберговской кровати. Но я понимал, что долго так продолжаться не может. Тем более, что меня лишили еще и продовольственных карточек. Как жить и на что жить, было непонятно.

Всю осень и зиму я регулярно посещал центральный телеграф. Именно сюда, до востребования, обещала писать мне мать. Но писем все не было. Сюда же на центральный телеграф я приходил греться, потому что днями бродил по городу и являлся в общежитие только ночевать. Но однажды я пришел днем и застал в комнате Борьку Гуттенберга. Он сидел на кровати и раскладывал какие-то бумажки.

1 ... 19 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 85
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?