Рыба, кровь, кости - Лесли Форбс

Я первая давала показания, в той самой первой приемной, тому же самому следователю, который допрашивал меня на следующее утро после убийства. Теперь я должна была подробней разъяснить роль номера третьего, снова пережить эту историю. Офицер все выведывал, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку в событии, произошедшем слишком быстро. Он хотел охватить всю картину, высветить все непроявленные мелочи по краям негатива:

Он держал девушку или бил ее?

Колебался ли он?

Сколько было крови? Какой формы пятно, как далеко расплылось?

Когда я уже уходила из участка, полицейский снова предупредил, чтобы я ни с кем не делилась подробностями дела.

— Понимаете, тот, второй, все еще на свободе, а задержанный утверждает, что его наняли.

Вероятно, провести остаток дня в подвале было не самой лучшей идеей, хотя я уверяла себя, что занимаюсь чем-то вроде семейных раскопок. Только корни, которые вы откапываете, не всегда отвечают вашим ожиданиям — к этому выводу я пришла, обнаружив тайную библиотеку Джозефа Айронстоуна. Некоторые из книг выглядели довольно невинно: например, перевод отрывка из ставшего уже классическим текста «Половая психопатия», написанного немецким психиатром Рихардом фон Крафт-Эбингом, где он развивает свои идеи о судебной психиатрии и сексуальной патологии. Содержание этой книги было мне знакомо лишь поверхностно: я знала о ней, как и любой человек, более или менее разбирающийся в судебной медицине. Сперва я не увидела ничего необычного в выборе куска для перевода — раздела об убийствах на сексуальной почве, где описывается ритуализованное убийство и увечье женщин. Довольно безобидная для нашего времени, эта книга в эпоху Крафт-Эбинга стала настоящим откровением, на несколько лет предвосхитив нападения, совершенные Джеком Потрошителем. Но от следующих книг мне стало не по себе: там находились произведения австрийского юриста Захер-Мазоха, чья форма эротизма была впоследствии названа его именем. Кроме того, был де Сад, а также коллекция викторианских порнографических открыток, со всей сдержанной наготой того времени: крепкие мужчины в кожаных масках, чьи яички были зажаты в тиски, взрослые мужчины, которых шлепали по заду утомленные женщины в корсетах.

Там была не только порнография. Между страниц одной унылой брошюрки, посвященной кнуту, была заложена ветхая бумажка с английским отчетом о казни серийного убийцы Жана-Батиста Тропманна, состоявшейся в январе 1870 года. То был известный случай: к гильотине Тропманна сопровождал русский писатель Тургенев, один из модных гостей, сперва откушавших гусиной печенки и пуншу на приеме у начальника тюрьмы. Кроме основного зрелища знаменитостям предоставлялась возможность лечь ничком на волоске от лезвия, когда палач приводил его в действие, — беспечная забава, доставившая Тургеневу массу удовольствия.

Джозеф Айронстоун, скорее всего, в то время был в Индии, и все же он аккуратно отметил это место. Что привлекло его? Уже не в первый раз я задумалась о том, что же случилось с Джозефом, в которого стреляли, которого похитили и который, как поведал мне Фрэнк Баррет, считался убитым. Куда исчез Джозеф? Почему все решили, что он убит? Мне на память пришли давнишние вопросы отца, которые он задавал одуревшей от наркотиков публике, развлеченной его спектаклем про Джека Потрошителя:

Почему Джек перестал убивать?

Куда он делся, совершив последнее убийство?

Прошлой ночью меня снова мучил кошмар, повторявшийся с самого убийства Салли, тот, в котором Джек возвращается, во всем блеске своей громкой славы.

Я не мясник,

И не еврей,

Морей я не любитель,

Но для тебя — веселый друг,

Твой верный Потрошитель.

В этом сне сад — кладбище, где бамбук разросся в бескрайний чудовищный лес. За мной по пятам идет Джек, а может, это я следую за ним, вынужденная вернуться на дорожку, ведущую к чему-то, чего я не хочу видеть или делать. Вокруг кладбища — разверстые могилы. Проснувшись в холодном поту, я записала сон в тетрадь и сегодня утром нашла эти слова: «Я накручиваю похоронные мили. Совсем как обычные, воздушные. От покойника к покойнику».

Иные способны забыться в работе, но судебная фотография едва ли создана для того, чтобы выкинуть из головы мертвецов. Сегодня, когда я уронила рентгеновскую камеру в третий раз за час, Вэл вздохнул и спросил, что стряслось.

— Это похоже на безумие, Вэл, но… но, как ты думаешь, могут ли в нас обитать гены наших предков? Ну, знаешь, как сквотеры, которые самовольно поселяются в чьем-то доме?

Я боялась, что он прочтет мне лекцию об опасности легких метафор, предлагаемых наукой. Но он отнесся к вопросу серьезно.

— В какой-то степени все мы населены призраками, — сказал он, указывая на бедренную кость, которую я фотографировала. — Вот эта кость — результат врожденного повреждения; жизнь предков этого человека отразилась на его скелете. Безусловно, тоже своего рода призраки. — Он пытливо взглянул на меня. — Не твои, впрочем.

Сперва запнувшись, я попыталась объяснить:

— Этот дом… Не знаю, но у меня такое чувство, будто я живу в мозгу другого человека, делю с кем-то чужие кошмары, как будто все эти коллекции — чьи-то нейроны, а я должна найти между ними связь, но упускаю самый важный проводок или свидетельство.

— Древние греки придумали слово «анагнорисис» — опознание, узнавание: воспоминание о забытом прошлом. Оно было ужасно популярно у ребят вроде Софокла. Я всегда считал этот театральный прием несколько переоцененным. — Вэл потихоньку, ходя вокруг да около, подводил меня к более современным выводам. — Конечно же, нас могут преследовать вещи, которые мы совершили и храним об этом лишь самое смутное воспоминание — если вообще об этом помним, — продолжал он. — Невропатолога пользуются термином «скотома» для описания провалов в сознании, ментального слепого пятна, которое может быть вызвано неврологическим повреждением, допустим, в чувствительной зоне коры головного мозга, или же попытками нашего сознания отрицать противоречивые факты. Полагаю, такое нарушение может возникнуть у очевидца особо жестокого убийства, да? Или от наркотиков — например, у человека, убившего свою жену под действием фенциклидина. Ты когда-нибудь принимала галлюциногены? Я слышал, некоторые молодые люди находят их весьма… просветляющими.

Я ответила, что предпочитаю вести свой собственный, непросветленный образ жизни.

— Опыт моих родителей оттолкнул меня от наркотиков. Они всегда становились такими скучными, когда были под кайфом. Но что ты думаешь о Джозефе, о наших общих чертах?

— Я думаю, тебе следует проводить поменьше времени в этом подвале. Судя по тому, что ты мне рассказала, неудивительно, что тебя мучают кошмары.

— Забавно слышать это от того, кто постоянно возится с гниющими костями. Все равно это ерунда, все эти кошмары о Потрошителе. Они мне снились еще в детстве. Серийные убийства мне даже не интересны.