Русские уроки истории - Дмитрий Евгеньевич Куликов

Знамёна буржуазной революции потому и украшены броскими лозунгами свободы и права, что в социальной действительности к этому моменту давно уже были выработаны совершенно другие мощные механизмы нового рабства, во многом невидимые в рамках старого мировоззрения и лежащие за пределами правового поля и государства. Именно рабства — в отличие от совсем не рабских феодальных обязанностей, отменяемых революцией. Восстание для того и было нужно, чтобы ограничить старую власть — власть публичную и государственно контролируемую, нормированную правом, христианскую по идеальным основаниям — и дать возможность резко расширить применение новых, чисто общественных механизмов господства и подчинения. Полагаемый Просвещением Человек и есть на деле объект этих новых механизмов господства. Мишель Фуко говорил о них как о дисциплинарной власти и дисциплинарном обществе. Наёмный труд стал одним из величайших механизмов нового господства и рабского подчинения именно за счёт того, что объявлялся «свободным выбором» наёмного работника.

Продолжение нашей буржуазной революции (1905 год — февраль 1917 года) последовало в 1991 году в режиме, абсурдном с точки зрения английской (XVII века) и французской (XVIII века) классики. Власть от самораспустившейся коммунистической церкви была декларативно передана «буржуазии», номинальной недоэлите, которую ещё только предстояло создать политическими средствами. Такая передача была возможна только потому, что уходящая КПСС была сверх-властью, политической монополией, стоящей над государством, понимаемым как чисто хозяйственная аполитичная организация. Поэтому её повеления были непререкаемы. Власть была передана искусственно создаваемой олигархии, которая в будущем должна была ограбить, но не заморские колонии, а саму Россию, колонизировать её изнутри, присвоив накопленное СССР народное богатство.

Английская буржуазия захватывала власть, чтобы сделать своё государство инструментом мировой экспансии. Она продвигала по всему миру — в первую очередь через философию и идеологию, а также с помощью штыков и пушек — идеи свободной торговли и денег, как сущности богатства, чтобы создать контролируемые ею механизмы концентрации у себя ресурсов всего мира. Свобода торговли всегда понималась Англией прежде всего как английская свобода, английское преимущество английской торговли на английских условиях.

Такое устройство мира основано на принципе монополии. Поэтому двух центров влияния в мире быть не может. Следовательно, англосаксонский мир должен быть однополярным. Лишь Английская революция была успешной, обеспечив создание колониальной Британской империи и сохранив монархию. Французская революция была неудачным подражанием Английской, а Русская буржуазная революция — пародией на неё.

Сегодня центр влияния перешел от Англии-Великобритании к США, существенно модернизировавшись. Но суть осталась той же. Если бы мы приняли эти правила, значит, тоже должны были бы стремиться взять верх над соперником, отобрать у него исключительные преимущества, вести нескончаемую борьбу, в которой выживет только один. Иначе наша революция обернётся против нас самих. Но исторически мы никогда этого не делали — и делать не собираемся. Хотим ли мы оставить свою собственную, русскую стратегию самодостаточности-суверенитета и включиться в борьбу за выживание «по-английски» или «по-американски»? Хотим ли мы отобрать у США возможность грабить весь мир и присвоить её себе? Нет, мы хотим только лишить их такой возможности. А если нет, то и смысла для нас в такой революции нет.

Наша последняя русская «буржуазная по-английски» революция 1991 года в социальном отношении замечательна вот ещё чем. В феврале 1917-го олигархи и коррупционеры, устроившие переворот, были исторически сложившимися субъектами, что хоть как-то сближало их с английскими, французскими, немецкими «коллегами», культивировавшими историческую идеологию своей избранности. Они были наследниками староверов, выбившимися в крупное купечество и промышленную элиту. Современная «русская олигархия», искусственно созданная из интеллигентов и выходцев из криминального мира, каким-то особо «буржуазным» происхождением похвастаться не может. Это такие же бывшие советские люди, как и все остальные. Их возвышение — результат чисто формального, принудительного перераспределения богатств. На этом своём месте все они оказались случайно. Приписывание им характеристик исторической буржуазии вроде «предприимчивости», «способности к риску», «прогрессизма», «самодеятельности», «креативности» и т. п. — не более чем политический вымысел.

Понимание механизмов нашей буржуазной революции 1991 года невозможно без понимания того, чем стала буржуазия в современном мире. Современная «буржуазия» всё ближе к прямому значению собственного имени — «горожане»[21]. Никакого другого смысла это слово в себе не содержит. Житель города полностью зависит от денег, всё его существование основано на их обороте. Этим он всегда отличался и отличается от аристократии, духовенства, крестьянства, чьё богатство и источники жизнеобеспечения не имели собственно денежной природы.

Маркс считал проблемой победившей европейской буржуазии пролетариат, социальное воплощение негативного класса, придуманного ещё Гегелем, — класса, на который не снизошёл его еретический Абсолютный Дух. Однако Маркс видел в этом не духовную проблему (что верно — гегелевское извращение представлений о Святом Духе духовным быть не может), а материальную — нищету пролетариев. Правда, Маркс вплотную подошёл к мысли о том, что работа по найму — это модернизированное рабство, что Отчуждение человека — просто возвращение старого института рабства в замаскированной, экономически эффективной форме, когда раба не нужно содержать и хозяину не нужно отвечать за него как за свою вещь.

Казалось, эта проблема внутри самих европейских государств сегодня снята, общий и минимальный уровни потребления ещё недавно были так высоки, что ни о каком пролетариате говорить уже не приходится. Однако в городской эстетике (архитектуре, дизайне, моде) окончательно победил стиль пролетариата начала XX века: мы живём в экстерьерах и интерьерах складов и цехов, довольствуясь их минимализмом и прагматизмом. Победил гештальт рабочего, как и предупреждал Эрнст Юнгер. Пролетариат полностью растворился в буржуазии и стал полноправным горожанином. И наложил свой отпечаток на стиль жизни буржуазии. Таков сегодня любой человек, включённый в современную деятельность, хоть собственник бизнеса, хоть работающий по найму. Различаются только уровни потребления. Но есть эквивалент, уравнивающий принцип: и «фиат», и «бентли» — в равной мере автомобили. Поэтому единственный смысл русской «буржуазной по-английски» революции 1991 года — это смена принципа распределения богатств. От социалистического (через государственное планирование) к либеральному (кто сколько урвёт).

Но что обеспечивает общий высокий уровень потребления — от «фиата» до «бентли»? Пресловутая высокая «эффективность» капиталистического способа производства? Единственная разница между социалистическими и капиталистическими предприятиями только в том, что при реальном социализме «лишние» (не нужные для их функционирования) люди содержатся в коллективах предприятий, а не в общественных резерватах. А эффективность технологий везде одинакова. Сытыми же рабами управлять становится всё труднее — ведь при модернизованном рабстве рабы не должны думать, что они рабы. Их статус вещи-не-человека, их расчеловечивание должно стать частью светской религии, а правящий класс должен этот статус имитировать.

Высокий уровень потребления в таком обществе может быть обеспечен только опережающим притоком ресурсов извне. Механизмы обеспечения этого притока