Орк-лекарь - Евгения Лифантьева

До старого города на границе с соседним кланом я добрался к вечеру третьего дня. Сразу даже и не понял, что эти руины были когда-то чьим-то обиталищем. Я уже привык к глиняным стенам и крышам из шкур. Здесь же исполинские гранитные блоки были составлены один на другой, словно какой-то младенец-гигант играл в кубики. Город походил на скопление останцов. Но правильные формы камней говорили о том, что они обработаны руками разумных существ. Время сгладило острые углы, стерло большую часть украшений на стенах. Но кое-что все-таки оказалось можно разобрать. В выемках и выступах на камне угадывались контуры цветов и листьев. И еще было похоже, что когда-то очень давно здесь произошло что-то, сравнимое с взрывом доброй сотни авиационных бомб. Гранитные осколки перегораживали улицы, кое-где превращаясь в настоящие баррикады. Часть домов рассыпалась щебнем, от большинства остались лишь фундаменты, но некоторые сохранились почти целиком.

Я спешился и, придерживая Маню за седло, заглянул в то, что принял за дверной проем. Конечно, ничего, кроме песка и обломков камня, внутри не обнаружилось. Но мне по земной еще привычке вдруг захотелось переночевать под защитой стен.

Мой гиено-волк, чьему чутью на опасность я привык доверять, не проявлял беспокойства. Старый город определенно нравился ему. Поэтому я выбрал лучше остальных сохранившийся дом и, разгрузив и расседлав Маню, занялся ужином.

Для того чтобы вскипятить немного воды в котелке, мне хватило того хвороста, который я предусмотрительно набрал еще днем в березовой рощице, да нарезанных неподалеку сухих стеблей прошлогодней то ли полыни, то ли конопли. Кто его знает, что растет здесь на перемешанной с камнем земле? Но это все же лучше, чем кизяк. У Апа-Шер готовили на нем, а я все никак не мог привыкнуть.

Маня, тщательно обнюхав все углы в доме и слопав выделенный ему кусок сушеного мяса, умчался куда-то по своим делам. Я пил травяной отвар, чувствуя все нарастающую тревогу.

Достав из сумки один из флакончиков, я плеснул немного жидкости на засыпанный песком пол. Она моментально впиталась, осталось чуть поблескивающее пятнышко. По словам Апа-Шер, это снадобье — любимое лакомство мелких духов, присматривающих за тем или иным куском земли. В старом городе наверняка водились не только обычные для степи полуденники и холмовники, но и кое-кто посерьезнее.

Я вспомнил, с каким скепсисом слушал рассуждения старухи о духах земли. Но сейчас мне почему-то верилось в слова знахарки. В конце концов, если в этом мире есть вполне реальные боги, то почему не существовать и всевозможным духам? Орки считают, что эти создания не злы и не добры, но с ними можно договориться, угостив чем-нибудь подходящим.

Я четко произнес просьбу о покровительстве в этих стенах и вылил в песок еще немного жидкости из флакончика. В отличие от первого раза она не впиталась в землю, а полыхнула голубым огнем, рассыпав вокруг холодные искры.

И сразу же раздался тихий шепот:

— Будь покоен, путник, на моей земле.

— Благодарю тебя, хозяин! — отозвался я. — Пусть будет к тебе благосклонна Судьба!

Шепот, шорох, ощущение коснувшегося лица легкого ветерка — и все стихло.

Я расстелил одеяло, закутался в него, подложил под голову шапку и моментально заснул.

Черен червь чертога,

Точит прочный камень.

Канет ночь в пучину,

Катит коло солнца,

Стены в сети трещин,

Твердь песком струится,

И лишь куча щебня,

Где был гордый замок.

Голоса шептали, перекликались, звали… Я брел в тумане, не различая, где верх, а где низ. Только каменистая почва под ногами давала хоть какой-то ориентир. Ее прочность была реальной. И еще — я откуда-то знал, что эта дорога сквозь бездну не изменится, пока я не захочу этого.

В голове крутились мысли о бренности всего живого, о том, что любой мир в конце концов устает и рассыпается в пыль. Существование мира — такая же капля, как жизнь человека — или орка, неважно…

Вдруг я почувствовал, что уже не один на этой дороге. Рядом со мной шла женщина. Сказать, что она была красавицей, — это ничего не сказать. Она была похожа на отфотошопленную фотографию из глянцевого журнала. Все, что мешает, убрано, все, что привлекает, усилено.

Наверное, именно такой видела себя в своих мечтах Аданэль.

У моей неожиданной спутницы была великолепная фигура. Черное с красным платье соблазнительно обтягивало ее талию, такую тонкую, что я мог бы обхватить ее ладонями, а выступающие соблазнительными холмами груди — белые и полные. Глубокое декольте позволяло видеть даже ямочку между ними — «дорогу страсти», как писали в старых балладах. Платье было таким открытым, что казалось — еще чуть-чуть, и наружу вырвутся непокорные соски. Но чуда не происходило, и я поднял глаза выше. Гордая шея, мраморно-белая кожа лица, волны черных кудрей, ниспадающих на плечи… Глаза… Нет, я так и не понял, какого они цвета — синие или черные. Нереально длинные ресницы отбрасывали густую тень. Да и не хотелось мне почему-то смотреть в глаза этой женщине. А вот полные чувственные губы вызывали желание впиться в них поцелуем. Казалось, они только и ждут этого, именно для этого и созданы…

Дав рассмотреть себя как следует, женщина задумчиво, словно ни к кому не обращаясь, спросила:

— Уверен ли ты, смертный, в выбранном пути?

«Еще одна богиня на мою голову», — подумал я.

Но вслух ответил:

— Я никогда ни в чем не уверен, о, прекраснейшая!

— Так зачем же ты спешишь, ускоряя свою гибель?

— Без движения нет жизни, — решил пофилософствовать я.

А что? Пусть я выгляжу как зеленая мартышка, но, может, красавица купится на изысканные речи?

— О, как ты прав, смертный! Только движение, только бесконечная изменчивость — основа всего и вся. Любые границы — это смерть. Любые законы сдерживают развитие. Эпоха сменяет эпоху, форма меняется на бесформие, из которого вырастают новые формы, старое разрушается. Его место занимает юное и более сильное. Зачем тебе этот ветхий мир? Разреши событиям идти своим чередом.

Мысли у меня в голове метались, словно хомяки в банке, когда рядом появляется кошка. Дамочка и права, и не права одновременно. Жизнь — это сложно организованная материя, которая существует по строгим законам и ограничена в пространстве. Форма не может изменяться бесконечно, в конце концов она превращается в свою противоположность. Здоровая клетка, изменившись до состояния «не такая, как все», становится раковой…

Поэтому я молчал.

— Ты согласен со мной, смертный? — величественно повернула ко мне голову женщина. — Или ты посмеешь спорить?

— Я никогда не спорю с такими красивыми женщинами, как вы. Даже если они не правы, — усмехнулся я. — Как говорится, если дама сделала глупость, извинись перед ней, а то будет хуже.