Роман в социальных сетях - Иван Зорин

«И этот туда же! — написала, было, «Ульяна Гроховец». — Каждый гнет свое, даже здесь, в группе». Но потом решила не переводить стрелки на «Иннокентия Скородума».

«Нет бога, кроме телевидения, и «Сидор Куляш» — пророк его! — огрызнулась она, выйдя из Сети, чтобы не видеть ответа.

«Умный — дурак!» — донесся ей вслед гомерический хохот «Сидора Куляша».

«Умный — дурак!» — стучало у Полины Траговец, когда она открыла глаза. «Но это несправедливо…» — еще не отойдя ото сна, пробормотала она, и огляделась по сторонам, не узнавая свою комнату. Она вспомнила, что до ночи засиделась в Интернете, и теперь корила себя. «Вон уж, и сниться стали, — перебирала она участников группы. — А что я про них знаю? В Интернете, как и во сне, сплошные выдумки». Она вспомнила, как ошиблась в Модесте Одинарове, представляя его сильным, до тех пор, пока не прочитала его интернетовские признания. Но и виртуальный портрет искажает реальный. Кто, например, этот «Сидор Куляш»? Надутый, щеголеватый франтик? Длинный, как жердь, с отсутствующим взглядом? Может, он и на телевидении не работает? А «Иннокентий Скородум»? Точно ли он знаменитый писатель? Может, все его творчество сводится к интернетовским постам? Боже, да кто все эти люди! Мы с ними в сущности не знакомы, как с прохожими на улице, так можно разговориться с первым встречным. Однако Полина чувствовала с участниками группы какую-то невидимую, корневую связь. «Точно — паутина», — проговорила она одними губами. За стенкой работал телевизор, передавали утренние новости. Мать сидела на кровати, уткнувшись в экран с тарелкой вишен, красивших простынь кровавыми пятнами, и Полина Траговец, глядя на нее из дверей, подумала, что не доживет до ее лет. Чтобы окончательно сбросить сон, Полина Траговец умылась, потом села за компьютер и написала от «Ульяны Гроховец»:

«Прожить надо так, чтобы после смерти осталась куча долгов, и на похоронах все молчали, потому что о покойниках плохо не говорят».

А от лица «Модэста Одинарова» добавила:

«Хороший совет, но запоздалый».

Это понравилось «Иннокентию Скородуму». Он поделился этим постом у себя на странице, добавив с печальным смайликом:

«Какая разница, как прожить? Все равно это не жизнь».

Сидор Куляш также видел сны. Он долго потом носил их в себе, осторожно ощупывая изнутри, как мать ребенка, пытался осмыслить их содержание, превратив в слова, поведать жене или бумаге. Но у него это не выходило. Потому что во сне Сидор Куляш был умнее. Там он читал прославленные в веках книги, которые казались ему гениальными, но когда, проснувшись, брал их в руки, не мог осилить и страницы. Во сне он чувствовал запахи, которые были свежими, словно после дождя, а наяву жил, будто с заложенным от простуды носом.

— Мама, — звал он во сне покойную мать. — Почему ты меня не любила?

— Любила, — эхом откликалась она.

Мать приходила веселая, беззаботным смехом напоминая юродивую, и Сидор Куляш во сне понимал, что был уже ее старше, и мог во всей неприкрытой наготе видеть совершенные ею ошибки, которые у него не было сил простить.

— Глупая, глупая! — твердил он, пока мать, обиженная, не исчезала.

И тогда Сидор Куляш просыпался, упираясь взглядом в фотографию молодой, улыбавшейся женщины, которая висела на стене напротив. Ему хотелось повернуть ее лицом к обоям, но он только кусал губы, точно в детстве, когда его оставляли одного на жарком опостылевшем пляже. Целыми днями он потом равнодушно скользил взглядом по фотографии, которая сливалась для него с джунглями обоев, вспоминая мать так же редко, как виделся с отцом — тот постарел, согнулся и при встрече говорил всегда одно и то же:

— А ты вырос… С деньгами все нормально?

— Нормально, — эхом откликался он.

Потом Сидор Куляш спрашивал о здоровье, и, не дождавшись ответа, как обычно, переводил разговор на свою работу, думая при этом, что люди не меняются, что в своих снах отец по-прежнему распоряжается банком. Сосредоточившись на морщинистых ладонях, которые потирал, казалось, для того, чтобы спрятать, Куляш-старший кивал невпопад, а, когда приходило время прощаться, поспешно обнимал сына, скрывая теперь руки у него за спиной, и по старинке произносил:

— Ну, передавай привет матери.

Сидор Куляш крепко прижимал отца к своей жирной груди и не мог понять, у кого из них двоих катятся слезы. А потом просыпался. Сидор был поздним ребенком, и с годами стал понимать, что совершенно не знает отца, который большую часть своей жизни провел до его рождения, и при всем желании никогда не увидит его молодости и друзей, с которыми тот мечтал за бутылкой вина, глядя на широкое голубое небо. Лежа в постели, он твердо обещал себе позвонить отцу, которого не видел с похорон матери. Но свое слово так ни разу и не сдержал.

После того, как Сидор Куляш захотел сделать репортаж о «Раскольникове» в группе к нему стали относится настороженно. «Завидуют, — по-своему понял он, когда его сообщения перестали комментировать. — А сами мечтают попасть в кадр». Но в глубине ему было обидно, и он оживился, когда «Аделаида», казалось, подтвердила его предположение:

«А можно мне попасть на телевидение? Я могла бы принять участие в ток-шоу».

«Их много. В каком именно?»

«Да в любом, у меня обо всем есть свое мнение».

«Свое ли? — подумал Сидор Куляш. — Стоит ли с ней говорить?» Но выбирать не приходилось:

«И все же определитесь. Какое ток-шоу вам больше нравится?»

«Мне абсолютно все равно! Они же на одно лицо».

И тут Сидор Куляш понял, что его разыгрывают.

«Пожалуй, ограничимся этой группой. Кстати, роль дуры у вас хорошо получается!»

«Репетирую ток-шоу», — парировала «Аделаида» с кучей язвительных смайликов.

Это понравилось «Иннокентию Скородуму» и «Зинаиде Пчель». Хотела к ним присоединиться и Полина Траговец. Но, вспомнив, что участники группы ей уже сняться, решила этого не делать. «Пора лечь на дно, — закрыла она сайт. — Иначе можно рехнуться».

Сидор Куляш также каждый день давал себе слово больше не появляться в группе. И каждый раз его нарушал.

— Сам как вечер — в Интернет, — коротко рассмеявшись, похлопал его по плечу начальник. — В жизни-то и поговорить не с кем.

— Эт-точно, — кивал Сидор Куляш. — И в Интернете все умнее, как в телестудии.

— Это потому что, вживую не видишь.

— И не дай Бог!

Сидор Куляш убеждал себя, что дискуссировать с членами интернетовского сообщества, все равно, что разговаривать с телеведущей, поставив перед собой банку пива. Но приходил вечер, принося тоскливое одиночество, заставляя вновь окунуться в аквариум по ту сторону экрана.

«У меня жена пустая, холодная, как рыба, — хотелось написать ему. — А развестись боюсь — идти некуда, да и привык». А вместо этого он рассуждал о том, почему каждый последующий муж хуже предыдущего, распространялся о коммуникационных технологиях, и рисовал картины далекого будущего. «Раскольников» больше не объявлялся, и Сидору Куляшу для репортажа пришлось довольствоваться тем, что есть. Он сделал упор на моральной стороне произошедшего в группе, живописуя страшный выбор, перед которым поставил ее убийца. «А как бы поступили вы?» — рефреном повторял он, обращаясь к зрителям. На этом вопросе строился весь репортаж, однако про исключение «Раскольникова» из группы, в котором сыграл главную роль, Сидор Куляш умолчал. В репортаже рассказывалось о сострадании, которое все мгновенно испытали к «Авелю», о том, как незнакомые люди, собирали деньги, чтобы выкупить его жизнь, и, наконец, о вмешательстве доблестной полиции, взявшей дело в свои руки. «Никаких уступок шантажистам, — объяснял актер в полицейской форме, нанятый Сидором Куляш вместе с реквизитом. — К тому же ваша жертва абсолютно бесполезна, в преступном мире свои законы, и киллер, взявший «заказ», не может его не выполнить». Изменив финал, Сидор Куляш проявил репортерское чутье, шестым чувством угадав правду, точно видел мрачный, сырой подъезд, в котором за железной коробкой лифта поджидал «Авеля» «Раскольников». Все получилось в лучших традициях жанра, его репортаж имел шумный успех, и Сидор Куляш был на седьмом небе.