Безродные шпионы. Тайная стража у колыбели Израиля - Матти Фридман

Другой агент, отправленный на химическое предприятие Мертвого моря, тоже продержался совсем недолго и был отозван. Зато Хавакук пробыл в Хайфе до самого падения города, после чего вернулся и написал донесение. И вот теперь его вместе с Ицхаком отправляли гораздо дальше вглубь вражеской территории.

Оба разведчика выглядели изможденными. Их только что выпустили из превращенной в тюрьму пещеры под Хайфой, где Хагана держала подозрительных арабов и куда посадили их обоих, чтобы закрепить их легенду. Только курировавший их офицер знал, кто они на самом деле; надзиратели же оставались в неведении. Когда их ввели в камеру с завязанными глазами, надзиратель так сильно толкнул Ицхака в спину, что тот упал и едва не закричал. «Если это повторится, — поклялся он себе, — я покрою грубияна отборным русским матом, почерпнутым в кибуце у ашкеназов, — он наверняка будет впечатлен. Пускай я таким образом выдам себя — лучше так, чем терпеть подобное обращение!» Но надзиратель не допустил саморазоблачения агента: он отвернулся и ушел.

Двое заключенных провели несколько дней в пещере с еще тридцатью людьми, имевшими одно ведро в качестве параши и спавшими в тесноте спина к спине. Допросы были настоящие, их проводили евреи, говорившие по-арабски. Когда Ицхак изложил свою легенду, допрашивавший повернулся к своему коллеге и сказал на иврите: «Он лжет». Так оно и было. Видимо, допрашивать у евреев получалось все-таки лучше, чем шпионить.

В конце концов обоим снова завязали глаза и посадили на заднее сиденье машины. В машину они сели арестованными арабами Ибрагимом и Абдул Каримом, а вышли вскоре уже как Хавакук и Ицхак, сотрудники Арабского отдела. Их привезли в заведение «Тельц-хаус», рекламировавшее себя как «красивейший и удобнейший отель Хайфы», расположенное в сосновом лесу на западном склоне горы Кармель, всего в шести минутах езды от пляжа. Отель превратили в строго охраняемый штаб, руководивший военными действиями в Хайфе и окрестностях. Там двоих сотрудников ждал один из шефов Отдела.

Обошлось без прощаний и почти без инструктажа. Страна уже потеряла тысячи своих сыновей, еще тысячам суждено было пасть, евреи ждали вторжения арабских государств, все сбивались с ног. Этих двоих отправляли в Бейрут; оставалось придумать, как туда попасть. Радиосвязь, как и любая другая связь, отсутствовала. Отдел не сомневался, что найдет способ связаться с ними, если евреи выстоят. Командир дал им немного денег, вручил Ицхаку маленький пистолет и сказал: «Удачи!» Разведчики уловили идею, как было принято говорить в Пальмахе, и отправились пешком вниз по крутым улицам в арабский сектор, снова превращаясь по пути в арабов. Пройдет немало времени, прежде чем они опять станут самими собой.

На улице у доков они нашли группу беженцев, ждавших эвакуации. Неподалеку стоял автобус. Ицхак пошел искать водителя и нашел его за кофе и неспешным разговором с еще несколькими мужчинами.

— Почему эти люди сидят на улице, почему их не пускают в автобус? — поинтересовался Ицхак, указывая на беженцев. Вразумительного ответа не последовало. Ицхак взял руку водителя и заставил пощупать через ткань куртки пистолет. — Я из джихада Яффо, — сказал Ицхак — Абдул Карим. — Окажи мне любезность.

Вскоре они уже ехали мимо пустых домов и лавок. Хайфа осталась позади, по сторонам дороги бежали галилейские пейзажи. Показался контрольно-пропускной пункт иностранных наемников Арабской освободительной армии, которая вошла в Палестину, не дожидаясь ухода англичан. Командовал этой армией Фавзи аль-Кавукджи, грозивший евреям «тотальной войной»: «Убивать, крушить, рушить все на своем пути». Эмблемой Арабской освободительной армии была звезда Давида, проткнутая кинжалом.

Арабские солдаты остановили автобус, двое вошли внутрь и стали разглядывать пассажиров. Обоих наших знакомых они вывели наружу. Мужчинам призывного возраста не полагалось уносить ноги.

— Мы покинули свой кров, жен, детей, чтобы помочь вам воевать с евреями, а вы бежите с родной земли?! — крикнул один солдат Ицхаку.

Разведчик показал ему свой пистолет.

— Будь у этого ствола рот, — сказал он, — он бы рассказал тебе, сколько евреев я прикончил.

Солдат все равно потребовал объяснения, почему он уезжает.

— Евреи убили моего отца, — стал сочинять Ицхак. — Мать уехала с моими младшими братьями и сестрами в Алеппо.

Он намеренно вставлял в свою легенду Алеппо: вдруг собеседник распознает его акцент?

— Я первенец, — продолжал он, — и я за них в ответе. Я должен позаботиться об их безопасности. Но я обязательно вернусь и продолжу борьбу.

Солдаты позволили автобусу со всеми пассажирами ехать дальше, к ливанской границе, мимо полей, еще зеленеющих после сезона дождей. В отличие от остальных, наши двое не чувствовали себя в безопасности. Но всех их объединяло неведение относительно будущего и сомнение, что они когда-нибудь вернутся.

Ливан встретил разведчиков ревом и чадом бесконечных военных колонн, тянувшихся в противоположную сторону, в Палестину: начиналось арабское наступление. Это были грузовики с солдатами, тягачи с пушками, бронетранспортеры. Раньше все вооруженные до зубов военные, которых они видели, были британцами. Самым серьезным оружием, из которого доводилось стрелять им самим, была винтовка. Пальмах, самая серьезная сила, которую евреи могли противопоставить грозному врагу, выглядел по сравнению с этой бронированной лавиной попросту жалко.

Возможно, Хавакук вспоминал в этот момент Миру, солдатку, с которой был вынужден разлучиться. Последние месяцы она сопровождала прорывавшиеся к Иерусалиму конвои, сидя верхом на ящиках с овощами, держа наготове автомат и разглядывая обгорелые остовы прошлых конвоев на обочинах. Это была опасная служба, но этим риск не ограничивался: ее кибуцу в Галилее, тому, где она и Хавакук познакомились у костра, теперь угрожала Арабская освободительная армия. Вот-вот прозвучит приказ о вторжении, и в его сторону двинутся новые войска.

Я познакомился с Мирой, когда ей было уже 85 лет. Маленькая, но грозная женщина с хриплым голосом вызывала уважение. Она жила все в том же кибуце Алоним. На мой вопрос, потеряла ли она веру в тот критический момент мая 1948 года, она решительно ответила: «Нет». Тогда, семнадцатилетней, она знала, что Пальмах не может потерпеть поражение. «Оставалось одно: верить в этих людей, отдавших все, что они имели, — сказала она. — Они были вместе: один за всех, все за одного. Они вместе ушли в бой и вместе вернулись».

Но ее возлюбленный, глядя на палестино-ливанской границе на внушительные силы арабов, не испытывал такой же твердой уверенности. Бойцы не всегда возвращались вместе, а бывало, что и вовсе не возвращались. Кому, как не Мире, было это знать: ее брат Бен-Цион, пулеметчик Пальмаха, погиб в те недели в бою в Неби-Самуэль. Да и с ней самой война еще не свела счеты.

Автобус катил вдоль моря, все дальше углубляясь в Ливан, чтобы, миновав города Тир и Сидон, въехать в «немыслимый город», как описывает Бейрут тех лет английская писательница Ян Моррис: «Немыслима прелесть самого этого места, где встречаются Ливанские горы и Средиземное море. Немыслима мощь его характера, его безответственная жизнерадостность, его влажная уклончивость. Он немыслим экономически, ибо неисправимо процветает при системе, заклейменной многими серьезными теоретиками как категорически неработоспособная. Подобно шмелю, летающему вопреки законам аэродинамики, Бейрут существует вопреки всем правилам и предшествующим примерам.