Небо падших - Юрий Поляков

Ну что ж, теперь вроде бы все встало на свои места. И выход один – отсечь ее от бандюков. Нет никакой уверенности в том, что она, выигрывая время, в последний момент не сдаст меня. Один тут недавно, чтобы выкрутиться, родного брата с племянниками под нож подставил. А я для нее всего лишь списанный зайчуган. Главное теперь, чтобы Гоша и Тенгизик согласились. То, что бандюки отложили выполнение приказа, может означать две вещи. Первое – Оргиевич зашатался на кремлевских кручах, и они оборзели. Второе – они просто оборзели без всякой причины. Второе вероятнее. Эти таежные папуасы за большие деньги самого Любимого Помощника электропилой разрежут и в целлофан расфасуют. Надо рискнуть!

Не знаю, что уж там делает народный актер, чтобы после очередного семейного скандала с киданием кипящих чайников выйти на сцену и сыграть Ромео. Я просто лег на диван и представил себя на летнем лугу… Вот шмель, пригибая василек к земле, занимается своим медовым бизнесом. Вот мимо пролетают в брачной сцепке две бабочки-капустницы. Ага, есть контакт!

– Гош, привет, это я – Павел…

– Какой еще Павел-Час-Убавил? (Отлично, звонка не ждали!)

– Ну ты, брат, даешь! Париж, авиасалон, «борде-льера»…

– А-а, Павлентий, привет… Чего надо? Я набрал в легкие воздух и заскулил:

– Гош… Мне звонила Катька – она плачет…

– Еще бы! За такие фокусы… Жить-то хочется!

– Гош, она же по глупости…

– Она и нам то же самое лепила… Ласковая, сучка… Но я бы все равно пришил. Приказ есть приказ. Это Тенгизка, горный человек, рассопливился – давай отпустим попастись… На недельку.

– Гош… Я люблю эту сучку…– сказал я с какой-то натуральной судорогой в горле.

– Ну и дурак!

– Знаю. Но ничего не могу поделать… Люблю!

У меня вдруг навернулись на глаза слезы, а ведь для телефонных переговоров никакой необходимости в них не было. На том конце провода воцарилось молчание. Вообще, человечество столько столетий пело, плясало, водило хороводы вокруг слова «любовь», что даже в самых бараньих бандюковских мозгах есть завиток, в котором застряло уважение к этому отвлеченному существительному.

– Не могу. Приказ есть приказ.

– Понял. Приказ дело святое. Меня тут, кстати, Оргиевич после возвращения видеть хочет, – леденея от собственной смелости, соврал я. – Если будет про Катьку спрашивать, что ему сказать? Ну, чтоб тебя с Тенгизиком не подставить?

На другом конце провода снова образовалось молчание. Ничего, пусть немного мозгами поработает, не все же кулаками и хреном размахивать!

– Чего хочешь? – вдруг спросил Тенгизик, очевидно, слушавший весь разговор по параллельной трубке.

– Отдайте ее мне!

– Э-э, а говорил любишь!

– Тогда продайте!

– Деньги есть?

– Мне долг вернули. Хотел дачу купить…

– Зачем тебе дача? У тебя самолет есть. Ладно, приезжай… С бабками… И три месяца чтобы она из квартиры вообще не выходила. Понял?

– Понял.

Гоша и Тенгизик, пересчитывая зелень, ехидно поглядывали на меня так, словно я покупаю разъезженную колымагу за цену новенького БМВ. А в том, что они Катьку разъездили основательно, я не сомневался. Потом, когда она отсиживалась дома, я таскал ей сумками видеокассеты и однажды для смеха притащил мульт про любвеобильную Белоснежку, развлекающуюся с семью гномами. С Катькой была истерика… О яд воспоминаний! Но не будем о грустном…

Итак, от бандюков удалось отвязаться, и даже легче, чем я предполагал. Теперь надо было разобраться с Катькой. Человек, покушающийся на твой банковский счет, даже если это красивая и небезразличная тебе женщина, должен быть строго наказан! Вариантов вырисовывалось несколько, но я, поколебавшись, выбрал самый, так сказать, законный.

Некоторые мои однокурсники после института пошли работать в Комитет. Тогда частенько выпускников незадолго до госэкзаменов вызывали в партком – и там серьезные дяди делали им заманчивые предложения: зарплата вдвое больше, чем у любого молодого специалиста, скорейшее решение жилищного вопроса, быстрый служебный рост. Но главное – романтика! Бреешься ты, скажем, утром, а из зеркала на тебя глядит не обычная похмельная рожа, а лицо секретного сотрудника, допущенного к страшенным государственным секретам, лицо советского Джеймса Бонда, своевременно уплачивающего партвзносы.

Кое-кто клюнул. Меня Бог миловал – я со своим незаконченным высшим в то время уже возглавлял молодежный кооператив «Земля и небо» и был в таком порядке, что в августе 91-го прислал защитникам Белого дома грузовик с водкой и бутербродами. С водкой, наверное, погорячился. Может быть, пришли я им тогда пепси-колу – и путч обошелся бы без жертв!

Как раз в конце 91-го мой однокурсник Ваня Кирпиченко, боец невидимого фронта, всего полгода назад променявший физику крыла на лирику плаща и кинжала, пришел ко мне в первый раз за деньгами. У его жены, кстати, тоже нашей однокурсницы, послеродовое осложнение, а КГБ как раз разгонять начали – и никакой зарплаты. Это называется – достал по блату билет на пароход «Титаник». Мы выпили, повспоминали злых и добрых преподавателей, подивились оборотистости Плешанова, выпустившего уже к тому времени толстенную книгу «Крылья ГУЛАГа», перебрали в памяти попробованных и не попробованных однокурсниц… Денег я, конечно, дал.

Во второй раз Ваня пришел ко мне, когда его Контору в очередной раз переформировали и переназвали, что стоило немалых средств, поэтому на зарплату сотрудникам денег снова не оказалось. А у Кирпиченко как раз помер дед-фронтовик – и хоть в целлофане, как цыпленка, хорони! Выпили, повспоминали добрых и злых преподавателей, особенно Плешанова, возглавившего к тому времени Всероссийский научно-исследовательский институт зверств коммунистического режима имени Бухарина. Перебрали в памяти попробованных и не попробованных однокурсниц – за прошедшее время количество первых почему-то увеличилось, а вторых соответственно уменьшилось. Денег я снова дал, а когда благодарный Ваня ушел, строго-настрого предупредил секретаршу: будет звонить – не соединять ни под каким видом!

Нет, я не жадный. Я даже нищим всегда подавал – до одного удивительного случая. Тормозим мы однажды на красный свет возле Пушкинской площади, и к машине на костылях подволакивается слепой в лохмотьях:

– Помоги, брат!

А мы с Катькой как раз из постели в ночной клуб следуем, и она мне все время глазами про новый платок для «гербария» напоминает. И так мне вдруг стыдно стало. Вот я, сытый, богатый, в «джипе», с любовницей и телохранителем, а вот он – голодный, грязный, оборванный, на костылях и в синих очках. В общем, достал я сто долларов, приспустил стекло – и протягиваю. Он берет, приглядывается, даже очки снимает, потом отшвыривает костыли, прыгает через чугунную решетку и, как братья Знаменские, – стометровку со свистом! Он, наверное, решил, что я ему по ошибке, не глядя, вместо доллара сотню вынул…