За правое дело - Василий Семёнович Гроссман

так что смеялись даже на батарее – старый и малый всегда вместе.

– А где они теперь, где батарея их? – спросил Степан Федорович.

– Он рассказывал так: сперва в степи стояли, там первый бой приняли, потом под Мамаевым Курганом, а в последнее время отступили в поселок завода «Баррикады», в доме позицию заняли, прямо из подвалов бьют, стены, говорит, такие в этом доме, что их бомбы не прошибают.

– Ну, а Сережа, Сережа-то? Как он выглядит, как одет, как настроен, что говорит? – спросила Вера.

– Не знаю, что говорит, а одежда у всех одна, красноармейская.

– Да, конечно, это я глупости спрашиваю, но значит, совершенно здоров, не ранен, не контужен, ничего?

– Вот это он сказал: жив, здоров, не ранен, не контужен.

– Ну, вы еще раз повторите, Павел Андреевич: значит, боевой парень, так он сказал, с Поляковым дружит, не ранен, не контужен. Ну, повторите, пожалуйста, очень прошу вас, Павел Андреевич, – волнуясь, говорила Вера.

И Андреев, улыбаясь, медленно растягивая слова, чтобы рассказ получился подлинней, снова повторил все то, что слышал от раненого ополченца о Сереже.

– Вот бы бабушке поскорей сообщить, она, верно, ночи не спит, о нем тревожится, – сказала Вера и подумала: конечно, они уже говорили о маме.

– Я попытаюсь, попрошу в штабе армии, может быть, удастся телеграмму дать в Казань, – сказал Степан Федорович.

Он достал из ящика письменного стола флягу и налил две большие рюмки – себе и Андрееву, а третью, поменьше, – Вере.

– Я не буду, – быстро и решительно сказала Вера.

– Что ты, Вера, за встречу, – сказал отец, – полрюмки хотя бы.

– Нет, нет, не хочу, то есть не могу.

– Вот все меняется, – сказал Спиридонов, – девчонкой была – самое большое удовольствие на именинах рюмку вина выпить; смеялись, говорили, «пьяницей будет». А тут вдруг не хочу, то есть не могу.

– Как я рада: Сережа жив, здоров! – сказала Вера.

– Ну что ж, давай, Павел Андреевич, – сказал Спиридонов и посмотрел на часы. – А то мне на станцию нужно.

Андреев встал, взял рюмку своей большой, недрожащей рукой.

– Вечная память Марии Николаевне, – громко произнес он. Степан Федорович и Вера поднялись, глядя на суровое и торжественное лицо старика…

Андреев, несмотря на уговоры, не захотел остаться ночевать в комнате у Спиридонова и устроился на ночь в общежитии военизированной охраны. Степан Федорович на первое время предложил ему дежурить в проходной, проверять проходящих на станцию, выписывать пропуска.

Степан Федорович вернулся домой поздно ночью, на цыпочках подошел к своей постели.

– Я не сплю, – сказала Вера, – можешь зажечь свет.

– Нет, не нужно, я отдохну часок, раздеваться не буду, под утро опять пойду на станцию.

– Ну, как сегодня?

– В стену котельной снаряд попал, а два во дворе разорвались, в турбинном зале несколько стекол вышибло.

– Никого не ранило?

– Нет. Ты почему не спишь?

– Не хочется, не могу. Душно очень.

– Мне в штабе сказали; опять немцы продвинулись к Купоросной балке, надо тебе уезжать. Вера, надо. Боюсь за тебя. Ты одна теперь у меня. Я перед мамой за тебя отвечаю.

– Ты ведь знаешь, я не поеду, зачем говорить об этом.

Они некоторое время молчали, оба глядели в темноту, отец, чувствуя, что дочь не спит, она, чувствуя, что отец не засыпает, думает о ней.

– Чего ты вздыхаешь? – спросил Степан Федорович.

– Я рада, что Павел Андреевич к нам пришел, – сказала Вера, не отвечая на вопрос отца.

– Меня сейчас Николаев спрашивает: «Что это с Верочкой нашей? Что с ней творится?» Ты о летчике своем волнуешься?

– Ничего со мной не творится.

– Нет, нет, я и не спрашиваю.

Они снова замолчали, и опять отец чувствовал, что дочь не спит, лежит с открытыми глазами.

– Папа, – вдруг громко сказала Вера, – я должна тебе сказать одну вещь.

Он сел на постели.

– Слушаю, дочка.

– Папа, у меня будет маленький ребенок.

Он встал, прошелся по комнате, покашлял, сказал:

– Ну что ж.

– Не зажигай, пожалуйста, свет.

– Нет, нет, я не зажигаю, – он подошел к окну, отодвинул маскировку и проговорил: – Вот это да, я даже растерялся.

– Что ж ты молчишь, ты сердишься?

– Когда ребенок будет?

– Не скоро, зимой…

– Да-а-а, – протяжно проговорил Степан Федорович, – давай выйдем на двор, душно действительно.

– Хорошо, я оденусь. Иди, иди, папа, я сейчас приду, оденусь.

Степан Федорович вышел на станционный двор. Стояла прохладная, безлунная, звездная ночь. В темноте светлели большие белые изоляторы высоковольтных кабелей, идущих к трансформатору. В сумрачном просвете между станционными постройками виден был темный, мертвый город. Далеко на севере, со стороны заводов, время от времени мерцали белые зарницы артиллерийских и минометных залпов. Вдруг широкий неясный свет вспыхнул над темными улицами и домами города, казалось, сонно взмахнула розовым крылом огромная птица – то, видимо, взорвалась тяжелая бомба, сброшенная ночным бомбардировщиком.

В небе, полном звуков, движения, мерцающих зеленых и красных нитей трассирующих снарядов, в той непостижимой, непонятной человеку высоте, которая одновременно объединяет в себе и высоту, и ужасную глубину бездны, светили осенние звезды.

Степан Федорович услышал за спиной легкие шаги дочери, она остановилась возле него, и он ощутил на себе ее спрашивающий и ожидающий взгляд.

Быстро повернувшись к Вере, он всматривался в ее лицо, потрясенный глубиной и силой охватившего его чувства. В ее печальном, похудевшем личике, в ее темных, пристально глядевших на него глазах была не только слабость беспомощного существа, ребенка, ждущего отцовского слова, в ней была и сила, та удивительная и прекрасная сила, которая торжествовала над смертью, бушевавшей на земле и в небе.

Степан Федорович обнял худенькие плечи Веры и сказал:

– Не бойся, доченька, маленькому не дадим пропасть.

52

Две недели шли бои на южной окраине и в центре города. Восемнадцатого сентября 62-я армия по приказу Еременко контратаковала немцев, чтобы сорвать переброску немецких войск на север. Одновременно наступали наши войска, расположенные северо-западнее города.

Оба эти наступления успеха не имели, северный клин немцев, по-прежнему упираясь в Волгу, разделял фронты.

Двадцать первого сентября немцы силами пяти дивизий – двух пехотных, двух танковых и одной мотодивизии – атаковали центр города. Главный удар пришелся по дивизии Родимцева и двум стрелковым бригадам. Двадцать второго сентября бои в центре города достигли высшего напряжения. Дивизия Родимцева отбила двенадцать атак, но все же немцы потеснили ее и заняли центр города. Родимцев ввел в бой свой резерв и удачной контратакой заставил немцев несколько отступить. С этого дня 13-я гвардейская дивизия, оставив центр, прочно удерживала восточную часть города вдоль побережья Волги.

Эпицентр битвы медленно перемещался с