Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - Андрей Посняков

– Йэ-эх, наказал атамане не трогать. А так бы… Так бы весело у нас вышло, а, девка?

Встав на ноги, он подошел к девушке ближе и, грубо ухватив за подбородок, посмотрел в глаза:

– Что, корвища, поваляемся потом со мной? Уж конечно, поваляемся… Опосля атамана! Гы-гы…

Парень гнусно заржал, поддержанный в своем глумливом хохоте и напарником, оказавшимся точно не глухим и, наверное, не немым тоже.

Побледнев, Маша прикрыла глаза, Яцек дернулся было – но вызвал еще более громкий хохот.

– От ты смотри, Анвар, с ножиками они управляться могут. Мы тоже можем, еще как! Эх…

Анвар, дотоле спокойно сидевший на корточках, тоже поднялся и, подскочив к Маше, схватил ее левой рукою за грудь, а правой – за горло. Захохотал:

– Титьки есть, Кишоха! Правда, ма-асенькие.

– Это плохо, что масенькие. Я большие люблю.

– И я большие…

Ремезов закусил губу, глядя, как, оставляя за собой мокрые соленые дорожки, текут по Машиным щекам слезы. Боярин надеялся сейчас только на одно – вряд ли эти разбойные сволочи осмелятся нарушить приказ своего атамана. А вдруг все же посмеют? Вон как оба дышат – как паровозы! – совсем уж девчонку облапали, залезли руками под платье…

А головой этому в брюхо, а тому… Главное, руки б освободить, развязаться бы!

– Ишь, ревет, корвища. Не реви, небось, не забидим.

С реки вдруг донесся свист, заливистый и громкий; бродники, враз перестав лапать девку, схватились за луки, бросившись в камыши… И тут же расслабленно поднялись, замахали руками:

– Наши.

– Быстро они нынче управились.

– Да-а, кажись, не пустые.

Ремезов, а следом за ним – и Маша с Яцеком поднялись на ноги, присмотрелись. И в самом деле, оба разбойничьих челна сидели в воде едва ль не по самое некуда, меж скамьями-банками виднелись какие-то бочонки, тюки и большие глиняные кувшины.

Вот снова раздался свист – свистел сидевший на носу одного из челнов Ахмет. Откуда-то с берега тоже послышался свист – видать, и остальные разбойники возвращались, конная, так сказать, рать – все три человека во главе с «горячим» парнем Курдюмом.

– Все ль подобру, поздорову? – помогая втащить на берег челнок, осведомился Кишоня.

Кормщик, Силяйко, довольно захохотал:

– Вот токмо-то подобру, парни! Купчишки, как нас увидали, так, как листы осиновые, задрожали. Думали – мнози нас. Атаман свистать по брегам велел, вопить, орать что-то, да тут еще и челны. Куда купчишкам деватися? Некуда. Вот и отдали. Не все, часть – так ведь подобру, поздорову.

Павел покусал ус – похоже, рэкет удался на славу: окромя всего прочего, шайка приобрела и вино… или что там было в кувшинах? Медовуха, хмельной квас, брага?

Ухмыляясь во весь рот, Курдюм спешился, небрежно бросив поводья подскочившему Кишоне и тут же спросил про пленных: мол, как себя вели?

– Да ничо! – осклабился молодой бродник. – В ватагу нашу просились. Энтот, вон, – он кивнул на Павла. – Говорил, мол, дело ратное знает изрядно.

– Ратное дело? – главарь шайки прищурился, пригладил рукою бороду и, неожиданно кивнув, хлопнул боярина рукой по плечу. – Что ж! А мы тебя, паря, спытаем! Сторожа наша сегодня конных на том берегу видала – не по вашу ли душу?

– И много их? – встрепенулся Ремезов.

– Чуть меньше дюжины, а куда больше-то на вас тратить?

Курдюм громко расхохотался, уперев руки в бока, следом за своим главарем заржали и остальные разбойники, похоже, такой уж у них был ритуал. Нечего сказать – веселые парни!

– Пойдешь с нами один, – отсмеявшись, атаман понизил голос и продолжил на полном серьезе: – Присматривать за тобой будут, ежели что не так – стрелу спиной словишь, а людишек твоих… – он плотоядно оглянулся на Машу, – лютою смертию порешим. Все понял, или еще объяснить?

Боярин повел плечом:

– Да куда уж больше-то. Понятно. Да не бойтесь вы – не подведу и лишним не буду.

– А мы и не боимся, – холодно отозвался Курдюм. – Это тебя бояться надо.

Он повернулся к своим, повелительно махнув рукою:

– Развяжите его.

Павел с наслаждением растер затекшие от крепкого кожаного ремня запястья и вскинул глаза на атамана:

– Оружие-то дадите?

– Потом, – осклабился тот. – Там, на месте, и разберемся. Сулицу получишь, но… смотри!

– Ты ведь предупреждал уже. Сколько можно?

Оставив несколько человек на плесе для присмотра за награбленным добром и пленниками, бродники во главе со своим атаманом быстро переправились на другой берег и, спрятав челны под ивами, зашагали к густым ореховым зарослям, тянувшихся широкой темно-зеленою полосою к утесу, у которого их и встретила выскочившая из кустов сторожа.

– Там они, – указав рукой, шепотом доложил один из «сторожей», маленький, средних лет, мужичок с кустистыми бровями и сморщенным лицом, всем своим обликом похожий на типичную канцелярскую крысу.

Крыса-то – крыса, однако – и нож, и татарская сабля, и – за спиной, в саадаке – со стрелами лук. Наверное, неплохо сей мужичонка справлялся со всем этим богатством, иначе и не носил бы… несмотря на внешний вид, рубака опытный, другого бы в караул не послали. Звали его, кстати, Трегубом.

– Десяток всего, все конные, – на ходу пояснял Трегуб. – Сегодня, в третьем часу дня, появились…

В третьем часу дня… – Павел переводил про себя в привычные меры. – Значит, через два с лишним часа после восхода солнца. Раненько явились, впрочем, по нынешним временам – в самый раз.

– Трое татар, остальные – половцы, – продолжал караульный. – Луки, стрелы, сабли. Сейчас остановились у овражка – обедать. Костер не жгут – пасутся.

– Можно спросить? – боярин нагнал идущего впереди атамана.

Тот махнул рукой:

– Спрашивай.

– Как выглядели татары?

– Желтолицые, важные, – не задумываясь, отозвался Трегуб. – От половцев отличаются сильно.

– А кто-нибудь в красном халате средь них был?

– В красном? Да, был один в красном, с коркодилами-зверьми золотыми…

– С драконами, – машинально поправил Павел. – Плоское лицо, небольшая острая бородка, усы.

– Все так.

– Ну, что? – выслушав, Курдюм обернулся. – По твою душу?

– Они.

– Выходит, не врал. Ладно, поглядим. Дуб-Дубыч, дай-ко ему сулицу!

Сулица. Пусть хотя бы так. Короткое метательное копье, коим, конечно, при нужде можно действовать и в рукопашной, но все же не так, как рогатиной или пикой – слишком уж слабовато древко, удары не парируешь, бить надобно наверняка.