Сердце бури - Хилари Мантел

– А что мы будем делать, – спросил Эрманн, – если Дантон начнет заигрывать с галереей для публики?

– Если нужно будет заткнуть ему рот, мы добудем кляп.

– А, драма! – воскликнул Фукье. – Все четверо обвиняемых – адвокаты, если не ошибаюсь?

– Мужайтесь, гражданин, – сказал Сен-Жюст. – У вас неплохо получалось до сих пор. Я хочу сказать, вы всегда сохраняли верность комитету.

– Да. Потому что вы у нас правительство, – сказал Фукье.

– Камиль Демулен вам родственник, не правда ли?

– Да. Как и вам.

Сен-Жюст нахмурился:

– Вроде бы нет. Меня бы расстроило, повлияй это на ваше решение.

– Я исполняю свою работу, – сказал Фукье.

– Вот и отлично.

– И я был бы признателен, если бы вы перестали без конца твердить о моих родственных связях.

– Вы любите Камиля? – спросил Сен-Жюст.

– Я? Мы же договорились, что это не имеет отношения к делу.

– Я просто спросил. Вы можете не отвечать. Итак, вы не забыли, что дело срочное?

– Не забыли, – ответил Эрманн. – Комитет не успокоится, пока им не отрежут головы.

– Суд должен начаться завтра или послезавтра, но лучше завтра.

– Что? Вы сошли с ума? – спросил Фукье.

– Не подобает задавать мне такие вопросы, – сказал Сен-Жюст.

– Но послушайте, доказательства, обвинения…

Сен-Жюст ногтем постучал по отчету на столе.

– Свидетели, – добавил Эрманн.

– Нужны свидетели? – Сен-Жюст вздохнул. – Да, наверное, нужны. Устройте это.

– Где мы их возьмем, если не знаем, кого они захотят вызвать?

– Я советую вам, – Сен-Жюст обернулся к Эрманну, – не вызывать свидетелей защиты.

– Один вопрос, – сказал Эрманн. – Почему бы вам не подослать к ним убийц, пока они сидят в камерах? Господь свидетель, я не дантонист, но это убийство.

– Довольно, – с досадой произнес Сен-Жюст. – Жалуетесь, что времени мало, а сами задаете глупые вопросы. Я здесь не ради светской болтовни. Вы прекрасно знаете, что все должно происходить публично. Итак, вместе с вышеназванными четырьмя обвиняемыми перед судом предстанут другие. Эро, Фабр, так?

– Бумаги уже готовы, – кисло промолвил Фукье.

– Жулик Шабо и его сообщники Базир и Делоне, оба депутаты…

– Чтобы дискредитировать тех четверых, – сказал Эрманн.

– Да, – согласился Фукье. – Поставьте на одну доску политиков с мошенниками и ворами, и публика решит, раз этот вор, то и другие не лучше.

– Вы позволите мне продолжить? Несколько иностранцев: братья Фрей, испанский банкир Гусман, датский коммерсант Дидерихсен. Да, и армейский поставщик аббат д’Эспаньяк. Обвиняются в заговоре, мошенничестве, сокрытии товара, финансовых спекуляциях, связях с врагами за границей – все это на ваше усмотрение, Фукье. Доказательств против всех этих людей у нас предостаточно.

– Только против Дантона их нет.

– Теперь это ваша проблема. Кстати, граждане, знаете, что это?

Фукье смотрел себе под ноги.

– Разумеется, знаю. Пустые бланки, подписанные комитетом. Опасная практика, позвольте заметить.

– Да, это опасно, не правда ли? – Сен-Жюст перевернул бланки лицом к себе и вписал в них имена. – А теперь смотрите. – Он зажал бумаги между большим и указательным пальцем и помахал ими, чтобы высушить чернила. – Это ваш, гражданин Эрманн. А это ваш, гражданин прокурор. – Сен-Жюст снова улыбнулся, сложил бланки и сунул во внутренний карман сюртука. – На случай, если на суде что-то пойдет не так.

Национальный конвент: заседание начинается с беспорядков. Первым вскакивает Лежандр. Лицо осунулось. Возможно, уличный шум поднял его с постели спозаранку?

– Прошлой ночью были арестованы некоторые члены этого собрания. Один из них Дантон, насчет других я не уверен. Я требую, чтобы арестованные депутаты предстали перед Конвентом и нам предоставили возможность осудить или оправдать их. Я убежден, что руки Дантона так же чисты, как мои…

Шепот пробегает по залу. Головы отворачиваются от оратора. Входят члены комитета. Председатель Тальен поднимает глаза. У Колло дряблое невыразительное лицо: бережет силы для представления. На Сен-Жюсте синий сюртук с золотыми пуговицами, в руках большая пачка бумаг. Тревожный ропот. А вот и Полицейский комитет: Вадье с вытянутым бесцветным лицом и набрякшими веками, Леба со стиснутыми зубами. И среди непродолжительной тишины, вызванной их появлением, словно великий трагик, намеренно задержавший свое появление на сцене, возникает гражданин Робеспьер, сам Неподкупный. Он медлит в проходе между ярусами скамеек, и один из коллег тычет ему в поясницу.

Заняв место на трибуне, он молча положил руки на бумаги. Секунды шли. Его взгляд скользил по залу, задерживаясь, как предполагают, на тех, кому он не доверяет.

Робеспьер начал говорить: ровно и относительно спокойно. Имя Дантона он выделил особо. Но отныне никакого особого отношения ни к кому; прогнившие идолы должны быть повержены. Он сделал паузу, сдвинул очки на лоб, сфокусировал холодный близорукий взгляд на Лежандре. Тот сжал огромные руки мясника, привыкшие перерезать горло быкам, пока костяшки не побелели. И через секунду вскочил, лепеча: вы меня неправильно поняли, вы меня неправильно поняли.

– Всякий, кто выказывает страх, виновен, – промолвил Робеспьер. Он спустился с трибуны, на его тонких бледных губах играла презрительная усмешка.

Следующие два часа Сен-Жюст зачитывал доклад о заговоре фракции дантонистов. Когда он писал эти слова, то воображал, что обвиняемый будет стоять перед ним; однако поправки вносить не стал. Если бы Дантон и впрямь стоял перед ним, чтение прерывалось бы ревом его сторонников и его собственным ревом, но Сен-Жюст обращался к воздуху, и молчание становилось все глубже, питаясь само от себя. Он читал бесстрастно, почти без выражения, не сводя глаз с листов, которые держал в левой руке. Время от времени он вскидывал правую руку, но тут же вяло опускал – единственный жест, который он себе позволял, механический и уравновешенный. Один раз, ближе к концу, он поднял молодое лицо к слушателям:

– И тогда, – пообещал он, – останутся одни патриоты.

Улица Марата.

– Ну что, любовь моя, – обратилась Люсиль к сыну, – ты пойдешь со мной повидаться с крестным? Нет, видимо, нет. Отнесите его к моей матери, – велела она Жанетте.

– Вам надо умыться перед уходом. У вас лицо опухло.

– Не думаю, что его удивят мои слезы. Он мог их предвидеть. Он не станет обращать внимания на то, как я выгляжу. Ему все равно.

– Тут еще больший беспорядок, – сказала Луиза Дантон, – чем у нас, если такое можно вообразить.

Они стояли на развалинах гостиной Люсиль. Все книги валялись на ковре с отодранными обложками, комоды и буфеты зияли пустотой. Золу в камине тщательно переворошили. Она протянула руку и расправила гравюру, изображавшую смерть Марии Стюарт.