Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин
Шрифт:
Интервал:
Померанцев Владимир Михайлович (1907–1971)
У статьи, благодаря которой мы с полным основанием называем П. провозвестником Оттепели, предыстория короткая, а жизнь долгая.
Но сначала об авторе, родившемся в еврейской семье в Иркутске и после окончания факультета права в тамошнем университете (1928) распределенном в Саратов, где он, отказавшись от рутинной работы в суде, стал штатным сотрудником газет — сначала «Саратовского рабочего», а затем, с 1934-го, и московских. Журналистские навыки, как и отличное знание немецкого языка, пригодятся П. на фронте —
семь месяцев, — как сказано в его автобиографии, — провел на рупоре, в разговорах с немцами на переднем крае. Затем назначен был инструктором-литератором 7 отдела Политуправления фронта. Писал листовки и радиопередачи для немцев. По окончании войны направлен был в «Теглихе Рундшау» <«Tägliche Rundschau»> — орган СВА в Германии[2362].
И понятно, что там же, в советской зоне оккупации, происходит действие его первого романа «Дочь букиниста» (1951), который даже выдвигался в 1952 году на Сталинскую премию, но громкой славы и устойчивой литературной репутации автору не принес. Во всяком случае, когда П. отправил в «Новый мир» повесть «Ошибка Алеши Кочнева», к нему отнеслись как к новичку, и рукопись (позднее в партийных документах она безо всяких причин будет именоваться «клеветнической») отклонили.
Зато взяли его же обширный очерк «Об искренности в литературе», и, — говорит Г. Свирский, — «едва декабрьский номер <1953 года> появился в продаже, как о Владимире Померанцеве заговорила вся думающая Россия»[2363]. «Появление этой статьи было подобно взрыву атомной бомбы», — подтверждает Б. Сарнов[2364], так как в ней фальшь казенной советской литературы была впервые вслух названа хорошо проплачиваемой фальшью, одних читателей отталкивающей, а других одурманивающей.
И творцы шаблонного соцреалистического массолита тут же приготовились дать смутьяну отпор. Он поначалу мог показаться нестрашным, и главный редактор «Нового мира» А. Твардовский вряд ли лукавил, когда 23 января 1954 года писал встревоженному П.:
Право же, зачем Вам беспокоиться насчет того, что где-то кто-то собирается возразить Вам в печати (этому помешать нельзя, и было бы очень плохо, если бы можно было помешать и мы бы этим воспользовались), а где-то руководящий (в объеме Союза писателей) товарищ обронил «ярлычковую» фразу по поводу Вашей работы. Да бог с ними. Живите и радуйтесь, что Ваше слово прозвучало так значительно, задело за живое, вызывает суждения и возражения (может быть, и не только сплошь несправедливые) и производит некое «движение воды». Я говорю в подобных случаях: это и есть нормальная литературная жизнь[2365].
Радоваться, впрочем, оказалось нечему. Экзекуция, начавшись с жестких, но все же относительно миролюбивых статей В. Василевского «С неверных позиций» (Литературная газета. 1954. 30 января) и Л. Скорино «Разговор начистоту» (Знамя. 1954. № 2), возможно, ими бы и ограничилась. Но за декабрьской книжкой «Нового мира» в библиотеках выстроились очереди, в редакции валом пошли письма читателей, поддерживающих П., забурлила студенческая молодежь в МГУ и Литературном институте, а «Комсомольская правда», и вовсе расхрабрившись, напечатала 17 марта письмо аспирантов МГУ С. Бочарова, В. Зайцева и В. Панова, преподавателя школы рабочей молодежи Ю. Манна и студента А. Аскольдова, где говорилось, что, хотя в статье П. вопрос о партийности ставится «нечетко», она «может, тем не менее, стать поводом для обсуждения общих вопросов советской литературы»[2366].
И это бы еще ладно, но бунтарство мало кому известного автора одобрили «Голос Америки», другие западные СМИ, а «Новый мир», упорствуя, продолжил разоблачать «фальшь» и «лакировку действительности» — и памфлетом М. Лифшица о М. Шагинян (№ 2), и заметками Ф. Абрамова «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» (№ 4), и статьей М. Щеглова о «Русском лесе» Л. Леонова (№ 5).
Линия, значит? И неистовые ревнители, сомкнувшись с аппаратчиками из идеологических отделов ЦК, стали массированно бить уже по А. Твардовскому, подводя его к отставке, которая в августе 1954 года и случилась.
П., разумеется, весь год тоже не забывали, называя его статью «совершенно похабной» (Б. Полевой)[2367] и вскрывая ее «гнилую сущность» (В. Катаев)[2368]. Но что с него возьмешь? Исключить из партии — так он беспартийный. Исключить из Союза писателей — так он в него еще не вступил. Одно остается — перекрыть, как тогда говорили, клеветнику кислород.
И перекрыли. Во всяком случае, — как рассказывает Г. Красухин, друживший с П. уже в 1960-е годы, —
без куска хлеба оставили. Перекрыли любую возможность печататься. Попробовал Владимир Михайлович, юрист по специальности, устроиться куда-нибудь юрисконсультом, но <…> никто брать на работу опального писателя не желал[2369].
Так что пройдут годы, прежде чем П. все-таки, и при деятельной поддержке К. Чуковского, примут в Союз писателей (1959)[2370], возьмут на работу членом редколлегии малозаметного журнала «Семья и школа» и дадут возможность печататься — впрочем, только иногда и так же малозаметно. Роман «Итога, собственно, нет…», написанный в 1970 году, будет напечатан уже после смерти писателя (Октябрь. 1988. № 6) и в обстановке разбушевавшейся гласности тоже останется незамеченным.
Но статью «Об искренности в литературе» будут помнить всегда. Мал, что называется, золотник, да дорог.
Соч.: Своим судом: Повести и рассказы. Иркутск: Восточно-Сибирское изд-во, 1986; На войне и после нее. М.: Сов. писатель, 1987; Об искренности в литературе // Оттепель. 1953–1956: Страницы русской советской литературы. М.: Моск. рабочий, 1989.
Пономаренко Пантелеймон Кондратьевич (1902–1984)
Уже отставником выступая в 1971 году на встрече с сотрудниками журнала «Новый мир», П. рассказывал, как он, уроженец Кубани,
якобы совершенно случайно пошел в гору в 37-м. Сначала стал секретарем парткома железнодорожного института[2371], откуда его взяли в ЦК на должность инструктора. После этого, опять же совершенно неожиданно для него, его назначили первым секретарем компартии Белоруссии[2372].
Что ж, это было совершенно в стиле эпохи. Существовал даже специальный термин «назначенец», обозначающий человека, которого в условиях острого дефицита кадров (время-то какое — Большой Террор!) либо случайно, методом тыка, либо по протекции вдруг возвышали — и смотрели, что получится. А по итогам смотрин могли «кассировать» (тоже забытое ныне словцо), то есть сбросить вниз, даже стереть в лагерную пыль, а могли в порядке роста перебросить в незнакомый ему город, в непривычную для него сферу деятельности. Как он проявит себя и как ему повезет: либо грудь в крестах, либо голова в кустах.
По счастью для себя, П. оказался отличным служакой: и врагов народа выкорчевывал, как должно, и национальных классиков от репрессий вроде бы оберегал[2373]. Работал двадцать часов в сутки, держал себя уверенно, не убоявшись, отстаивал
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!