Динка. Динка прощается с детством - Валентина Осеева

– Так я и думал, – хмуро сказал Леня. – Пан есть пан! Все они одним лыком шиты! И дело тут не в злости или доброте, а в этой помещичьей жилке собственничества и равнодушия к людям. И рассрочка эта на какой-нибудь один месяц, только для видимости… Ну сколько коров они выкупят даже всей артелью? Две, от силы три… Ведь солдатки…

И, заметив, что Динка очень огорчилась, Леня ласково улыбнулся:

– Но ты сделала все, что могла. Не мучайся.

– Двести коров у него… – с ненавистью произнесла Динка.

Ефим не пошел к пану. Но под вечер, когда приехавшая из города Мышка снова и снова, во всех подробностях, выслушивала взволнованный рассказ Динки о посещении пана, на террасу вбежала заплаканная Марьяна и, заломив руки, сразу заголосила:

– Ой, пропал мой Ефим! Не даст ему теперь жизни Павло!.. Загубят они его вместе с Матюшкиными! Ой, на что ж тебе було трогать тую гадюку, Динка!.. Загубят они и тебя вместе с моим Ефимом!..

– Что случилось? Марьяна, Марьяна! Где Ефим? – испуганно спрашивали ее Леня, Динка и Мышка.

С трудом удалось им добиться от плачущей Марьяны рассказа о том, как сам пан, не дождавшись Ефима, заехал за ним на своей линейке и, посадив его «позади себя», помчался с ним на село, к Маринкиной матери.

– Так и сказал ему пан… «Я, – сказал, – верю, Ефим, что ты честный человек, но я хочу знать правду. Повтори все, что знаешь, при Маринкиной матери». Ну и увез с собой моего Ефима. Ой, матынько моя, что ж то будет с нами! Хоть скажет правду Маринкина матка, хоть не скажет, а отомстит Ефиму Павло… – снова запричитала Марьяна.

– Не бойся, Марьяна! Если пан узнает правду, самому Павло не поздоровится! – успокаивал ее Леня.

– Еще как не поздоровится! Может, сам пан пристрелит его как собаку! – кричала Динка.

– Ну, пристрелить не пристрелит, только уж не даст ему воли! Да и Ефим не маленький… – озабоченно говорила Мышка, с тревогой глядя на сестру.

«Ох, Динка, Динка, заварила ты кашу. Хоть бы скорей мама приехала! Нельзя было связываться с этими гадами», – думала Мышка, невольно припоминая убийство Якова и неизвестного студента, поехавшего на Ирпень искать правды.

– Не бойтесь ничего! Пусть только пан узнает правду! Правда сама себя защищает! – твердо заявила Динка.

Ефим вернулся не скоро. В волнениях, уговорах и слезах Марьяны прошло много времени, долгий летний вечер уже переходил в ночь, когда по дороге промчалась линейка пана и, круто осадив около хутора, высадила Ефима.

– Ой божечка! Идет! Идет мой Ефим!.. – бросилась навстречу Марьяна и, повиснув на шее мужа, заголосила.

– Ну, годи, годи! Живой я… От же пугана ворона. Заспокойся, ясочка моя! Ходим до наших, бо маю, что рассказать!

С крыльца нетерпеливо тянулись к Ефиму Мышка, Леня и Динка.

– А ну ходим у комнаты… Зажигай, Леня, лампу, – важно сказал Ефим, пропуская всех в комнату и прикрывая за собой дверь.

Леня поспешно зажег лампу. Все молча смотрели на Ефима, а он не спеша крутил козью ножку, сыпал на пол махорку, готовя какое-то значительное сообщение. Потом, прикурив от лампы и затянувшись дымком, обвел всех взглядом.

– Пропал теперь Павло! Всю правду, як на духу, сказала Маринкина маты. И як прибигла до нее дочка, як рассказала про Павлуху… И сама про себя стара сказала… «И я, – каже, – к смерти дитину свою толкнула: неровня, кажу, тоби пан, может, и правда, что он женится…» – не спеша рассказывал Ефим.

– А что пан? Что пан? – трепеща от волнения, спрашивала Динка.

Ефим махнул рукой:

– Ну, пан аж почернел весь. Вышел со мной и молчит, только лошадь гонит, а сам как та грозовая туча… Остановил лошадь, попрощался со мной за руку и… гайда! Дале, до экономии! Пропал Павло; я так себе думаю, что отольются ему Маринкины слезы. Ще й добре отольются! – довольно крякнул Ефим.

– Так ему и надо! Так и надо! – кричала Динка.

– Значит, все правильно… – начал Леня, но Марьяна не дала ему сказать и сердито напала на Ефима:

– А что мне Павло? Нехай его черти в могилу закопают! Нехай хочь повесит его пан! Павло повесят, так его дружки да сваты Матюшкины останутся! Ты об себе подумай, Ефим! А что мне Павло, на черта он мне сдался?

– А ты не об себе думай, жинка, и не обо мне! – строго сказал Ефим. – Павло всей бедноте враг, лютый враг! На три села волю взял, снищил, обобрал усех батраков, все в его руках было, а теперь кончится его власть!

– Эге! Кончилась! Да пан с ним вовек не расстанется! Пошумит, пошумит, да и обратно. Он приказчик, Павло! А ты кто? Хиба у пана сердце болит за тебя? Кто нас от Павла оборонит да от Матюшкиных? Куды нам податься от них, господи милостивый… – завыла опять Марьяна.

– А ну замолчи! Нема чого раньше времени панику напускать! И то еще я тебе скажу, Марьяна, и ты это запомни! Не заяц я, чтоб по кустам хорониться! Вон Динка, што она против мужика? Мала птаха. А растопырит крыльца свои и на самого страшного ворога кидается! Правду защищает!

– Правда сама себя защищает, – тихо и задумчиво повторила Динка.

– Ну, побачим дале, что будет. Ходим до дому, Ефим. Бо я теперь и своей хаты боюсь!

– А як же! Обязательно там хтось тебя поджидае! – пошутил Ефим.

Все засмеялись, но смех был невеселый, и каждый по-своему чувствовал тревогу. Ведь не шутка – растревожить гадючье племя. Расползаются гады в лесу, таятся по глухим оврагам.

И всю ночь беспокойно ворочалась Мышка; снилось ей, что из кустов медленно выдвигается дуло кулацкого ружья на беззащитно идущую по дороге Динку.

Плохо спал и Леня. Ведь его каждый день могли отправить с каким-нибудь поручением.

«Клятву возьму с Макаки, что никуда она без меня не пойдет, – думал он. Но и за хутор, оставленный на Мышку и Динку, беспокоился Леня. – Черт их знает, это кулачье. Бросят камень, напугают. На большее вряд ли осмелятся. Скорей бы в город, что ли… Да вот на днях скосим отаву. А там уж недолго. Чуть-чуть желтеют листья, давно закраснела рябина…»

Не спалось и Динке.

«Бывает все-таки возмездие на свете, – торжествующе думала она. – И не потому оно бывает, что есть бог, как считают другие люди, а потому, что есть правда…» Только надо кому-то вытащить ее из болота. Не побрезговать лезть за ней на самое дно. Вот тогда она выйдет на свет и сама себя защитит.

Вэто субботнее утро новости сыпались, как орехи из рождественского мешка Деда Мороза. Первой чуть свет прибежала Федорка.

– Вставайте, бо пан Павлуху выгнал! – закричала она, врываясь в комнату Мышки и Динки.

Девочки легли поздно, и Мышка, которая всегда говорила, что «сон дороже всего», и при этом никогда не высыпалась, на крик Федорки сонно приподняла розовые веки и, простонав: «Ах боже мой, Федорка, дай нам поспать!» – спрятала голову под подушку, а из Лениной двери тоже послышался сонный басовитый голос: