Блондинка в озере. Сестричка. Долгое прощание. Обратный ход - Реймонд Чандлер

— Ночной вахтер из гаража в отеле. Ты его, может, и не видала. Он употреблял мескалин. И марихуану. А сегодня вечером он накачался морфием и повесился в сортире за своим бараком в аллее Полтона. Это закоулок такой на Гранд-стрит.

Она вся дрожала. Она повисла на мне, чтобы не рухнуть. Она пыталась что-то сказать, но раздавался только сдавленный хрип.

— Это он сказал, что Митчелл съехал из гостиницы рано утром на его глазах с девятью чемоданами. Я не очень-то поверил ему. Он сказал мне, где он живет, и я заглянул к нему потолковать. А сейчас мне надо идти в полицию и сообщить о его смерти. Но что я могу сказать, не объяснив про Митчелла, а затем и про тебя?

— Умоляю, не впутывай ты меня в это дело, — прошептала она. — Я тебе дам еще денег. Дам сколько захочешь.

— Не надо, ради бога. Ты уже дала мне больше, чем я могу истратить. Мне не деньги нужны. Мне нужно понять, какого черта я ввязался в это дело и что происходит. Слыхала о профессиональной этике? Ко мне прилипли ее ошметки. Ты мой клиент?

— Да. Я сдаюсь. Все, наверное, капитулируют перед тобой, раньше или позже?

— Ничуть. Меня часто отшивают.

Я достал чековую книжку из кармана, посветил карманным фонариком и оторвал пять чеков. Я закрыл чековую книжку и вернул ей.

Я оставил себе пятьсот долларов.

— Сейчас по закону ты мой клиент. Теперь скажи мне, в чем дело.

— Нет. Ты не обязан заявлять о нем.

— Обязан. Я пойду в полицию прямо сейчас. Это — мой долг. И любую мою историю они смогут разоблачить за три минуты. На, возьми свои чертовы чеки, и если ты сунешь их мне снова, задеру юбку и нашлепаю по попе.

Она схватила чековую книжку и рванула в темноту, к отелю. Я остался стоять как дурак. Не знаю, долго ли я стоял. Наконец я сунул пять чеков в карман, устало побрел к машине и отправился туда, куда я был обязан пойти.

Некто Фред Поуп, хозяин маленького мотеля, однажды излагал мне свои взгляды на Эсмеральду. Это был довольно болтливый старичок, но слушать всегда стоит. Самые невероятные люди могут сказать что-то, что понадобится человеку моего ремесла.

— Я прожил здесь тридцать лет, — рассказывал он. — Когда я приехал сюда, у меня была астма. Я помню, этот городок был таким тихим, что псы спали посреди проспекта, и приходилось останавливать машину — у кого была машина — и подымать их пинками, чтоб проехать. Мерзавцы только скалились. Воскресенья были такие, будто тебя уже похоронили. Все закрыто, надежно, как в сейфе.

Даже пачки сигарет нельзя было купить. Тишь такая, что слышно, как мышь усы причесывает. Я и моя старуха — она померла пятнадцать лет назад — играли в домино, мы жили на улице над обрывом, и прислушивались, вдруг что-нибудь интересное произойдет, например кто-нибудь выйдет на прогулку и постучит тросточкой.

Не знаю, хотели ли этого все Хельвиги или старый Хельвиг устроил так по злобе. В те годы он не жил здесь, он был тогда большой шишкой в торговле сельхозтехникой.

— Скорее, — сказал я, — он был дошлым бизнесменом и понял, что местечко вроде Эсмеральды станет со временем выгодным помещением капитала.

— Может быть, — сказал Фред Поуп, — в любом случае он почти что создал этот город, а со временем и переехал жить сюда. Он поселился в горах, в огромном особняке с черепичной крышей. У него были сады с террасами, большие зеленые газоны и цветущие кустарники, и ворота из литого чугуна, привезенные из Италии, как я слыхал, и мощеные дорожки, и не один сад, а с полдюжины.

Было у него достаточно земли вокруг, чтобы соседи не совали нос в суп. Он выпивал пару бутылок в день и вообще был крутой орешек. Была у него дочь, мисс Патриция Хельвиг. Она была принцессой Эсмеральды — и ею осталась.

К этому времени Эсмеральда стала расширяться. Сначала здесь была тьма старух с их мужьями. Похоронные конторы гребли деньги лопатой; старики то и дело помирали, а любящие вдовы обеспечивали им посмертную прописку. Чертовы бабы зажились на свете. Моя не зажилась.

Он замолчал, отвернулся на секунду, а потом продолжал:

— Затем отсюда в Сан-Диего стал ходить трамвай, но город оставался тихим — слишком тихим. Здесь никто и не родился. Деторождение считалось разнузданным половым актом. Затем война все изменила. Сейчас у нас появились потные парни, хулиганистые подростки в джинсах и грязных рубахах, художники, великосветские выпивохи и маленькие изысканные магазинчики с сувенирчиками, где тебе продадут копеечный бокал за восемь пятьдесят. Появились рестораны и винные лавки, но у нас все еще нет рекламных щитов или бильярдных. В прошлом году кому-то пришла в голову идея поставить в парке телескоп-автомат, с монетками. Надо было послушать, какой вой поднялся в муниципалитете. Они зарезали этот проект на корню, но Эсмеральда уже не похожа на дом престарелых. У нас завелись магазины, такие же элегантные, как в Беверли-Хиллз, и мисс Патриция всю жизнь трудилась, как бобер, на благо города. Хельвиг умер пять лет назад. Врачи сказали ему — пить поменьше, а то он и года не протянет. Он отматерил их и сказал, что если он не может пить утром, днем и вечером, когда ему заблагорассудится, то он и вовсе пить не будет. Он завязал и умер через год.

Врачи нашли для этого название — они всегда найдут, — а мисс Хельвиг нашла, надо думать, подходящее название для этих врачей. Как бы то ни было, она уволила персонал целой больницы, и все они уехали из Эсмеральды. Но ничего не изменилось — у нас осталось восемьдесят врачей, город полон Хельвигов, некоторые с другими фамилиями, но все родня друг другу. Одни богаты, а другие работают. Я думаю, мисс Хельвиг работает больше всех. Ей сейчас восемьдесят шесть лет, но она вынослива как мул, не пьет, не курит, не жует табак, не ругается и не пользуется косметикой. Она подарила городу больницу, частную школу, библиотеку, драматический театр, теннисный корт и бог знает что еще. Возят ее в старом «роллс-ройсе», от которого шуму, как от швейцарских часов. А здешний мэр недалеко ушел от Хельвигов, да вниз под горку. Я думаю, что это она построила мэрию и продала городу за доллар. Нет слов, выдающаяся женщина. Конечно, теперь у нас завелись и евреи, но я тебе скажу одно. Считается, что еврей тебя обсчитает да еще и нос сопрет, если не будешь держать ухо востро. Это все басни. Евреи, конечно, любят бизнес, даже слишком. Но если смотреть поглубже, с евреем-торговцем приятно иметь дело.

Он человек. Если хочешь, чтобы тебя хладнокровно ободрали как липку, у нас и так найдутся ребята, которые обдерут тебя как липку да еще прибавят десять процентов за обслуживание. Они вырвут у тебя из зубов последний доллар и будут смотреть так, будто ты его у них спер.

Участок находился в длинном модерновом здании на углу улиц Хельвиг и Оркатт. Я поставил машину и вошел, все еще прикидывая, как рассказать свою историю, и все же понимая, что рассказать ее придется. Приемная была маленькая и чистая, дежурный офицер был в рубашке с отглаженными складками, и вся его форма выглядела, как будто десять минут назад вернулась из прачечной. Несколько динамиков на стене передавали сообщения шерифов со всей страны. Табличка на конторке сообщала фамилию дежурного офицера — Гринделл.