Бегущая могила (ЛП) - Джоан Роулинг

ему нужно было только одно место, Страйку удалось купить его во втором ряду быстро заполняющегося зала. Пройдя с извинениями мимо вереницы молодых людей в спортивных костюмах, он наконец добрался до места и сел между молодой блондинкой в синем спортивном костюме и пожилой женщиной, стоически жевавшей ириску.

Через несколько секунд после того, как он сел, девушка справа от него, которой, по его мнению, было не больше двадцати лет, сказала, выдавая, что она американка,

— Привет, я Санчия.

— Корморан Страйк.

— Первый раз на службе?

— Да.

— Вау. Вы выбрали очень благоприятный день для прихода. Ждите.

— Звучит многообещающе, — сказал Страйк.

— Что заставило вас заинтересоваться ВГЦ, Корморан?

— Я частный детектив, — сказал Страйк. — Меня наняли для расследования деятельности церкви, особенно в связи с сексуальным насилием и подозрительными смертями.

Он как будто плюнул ей в лицо. Открыв рот, она несколько секунд немигающе смотрела на него, а затем быстро отвела взгляд.

Из колонок по-прежнему громко звучала рок-песня.

…иногда трудно дышать, Господи

на дне моря, да-да…

В центре зала, под высоким изогнутым потолком из белого железа и стекла, находилась блестящая черная пятиугольная сцена. Над ней располагались пять огромных экранов, которые, несомненно, позволят даже тем, кто сидит в самых дальних креслах, увидеть Джонатана Уэйса вблизи. Еще выше располагались пять ярко-синих баннеров с логотипом ВГЦ в форме сердца.

Немного пошептавшись со своими спутниками, Санчия освободила свое место.

Волнение в зале нарастало по мере его заполнения. По оценкам Страйка, здесь было не менее пяти тысяч человек. Зазвучала другая песня: “Это конец света, каким мы его знаем”. Когда до официального начала службы оставалось пять минут, и почти все места были заполнены, свет начал гаснуть, раздались преждевременные аплодисменты и несколько восторженных криков. Они возобновились, когда ожили экраны над пятиугольной сценой, и все присутствующие в зале смогли увидеть короткую процессию людей в одеяниях, идущих в свете прожекторов по проходу к передним креслам на противоположной стороне зала. Страйк узнал Джайлса Хармона, который вел себя с достоинством и серьезностью, подобающими человеку, собирающемуся получить почетную степень; Ноли Сеймур, чьи одеяния сдержанно поблескивали и выглядели так, словно были сшиты специально для нее; высокого, красивого и покрытого шрамами доктора Энди Чжоу; молодую женщину с блестящими волосами и идеальными зубами, которую Страйк распознал с сайта церкви как Бекку Пирбрайт, и еще несколько человек, среди которых были лягушачьеглазый член парламента, чье имя Страйк не узнал бы, если бы Робин не указала его в письме с фермы Чепменов, и мультимиллионер-упаковщик, который махал рукой ликующей толпе в манере, которую Страйк отнес бы к разряду нелепых. Это, как он понял, были директора церкви, и он сфотографировал их на телефон, отметив отсутствие Мазу Уэйс, а также тучного, с крысиным лицом Тайо, которому он разбил кусачками голову на периметре фермы Чепмена.

Сразу за доктором Чжоу, попав в край света прожектора на экране, когда доктор сел за стол, стояла блондинка средних лет, волосы которой были завязаны бархатным бантом. В тот момент, когда Страйк смотрел на эту женщину, экран сменился черным, проецируя письменную просьбу выключить все мобильные телефоны. Пока Страйк подчинялся, его американская соседка вернулась в ряд, заняла свое место и, наклонившись, стала шептаться с кем-то из своих спутниц.

Свет еще больше приглушился, усиливая предвкушение толпы. Теперь они начали ритмично хлопать. Призывы “Папа Джей! — наполнили воздух, и наконец, когда зазвучали начальные такты “Героев”, зал погрузился в темноту, и с криками, отражающимися от высокого металлического потолка, пять тысяч человек (за исключением Корморана Страйка) вскочили на ноги, свистя и аплодируя.

Джонатан Уэйс появился в свете прожекторов, уже стоящих на сцене. Уэйс, чье лицо теперь заполнило все экраны, махал рукой в каждый уголок стадиона, время от времени останавливаясь, чтобы протереть глаза; он качал головой, прижимая руку к сердцу; он кланялся и снова кланялся, сжимая руки в стиле “намасте”. Ничего лишнего: смирение и самоуничижение выглядели совершенно искренне, и Страйк, который, насколько он мог судить, был единственным не хлопавшим в ладоши человеком в зале, был впечатлен актерскими способностями этого человека. Красивый и подтянутый, с густыми темными, едва посеребренными волосами и квадратной челюстью. Если бы на нем был смокинг, а не длинная королевски-синяя мантия, он бы вписался на любую красную ковровую дорожку мира.

Овация длилась пять минут и стихла только после того, как Уэйс сделал успокаивающий, приглушающий жест руками. Но даже после этого, когда наступила почти полная тишина, раздался женский крик,

— Я люблю тебя, папа Джей!

— И я люблю тебя! — сказал улыбающийся Уэйс, после чего раздался новый взрыв криков и аплодисментов.

Наконец, зрители заняли свои места, и Уэйс с микрофоном в наушниках начал медленно ходить по часовой стрелке вокруг пятиугольной сцены, вглядываясь в толпу.

— Спасибо… Спасибо за такой прием, — сказал он. — Вы знаете… перед каждой суперслужбой я спрашиваю себя… достоен ли я? Нет! — сказал он серьезно, потому что раздались новые крики обожания. — Я спрашиваю, потому что это нелегкое дело — выдвинуть себя в качестве сосуда Благословенного Божества! Многие люди до меня провозглашали миру, что они проводники света и любви, возможно, даже верили в это, но ошибались…

Как высокомерно со стороны любого человека называть себя святым! Вы так не считаете? — Он огляделся вокруг, улыбаясь, когда на него посыпался град “нет”.

— Вы — святой человек! — крикнул кто-то из сидящих выше, и толпа засмеялась, как и Уэйс.

— Спасибо, друг мой! — ответил он. — Но это вопрос, который встает перед каждым честным человеком, когда он поднимается на такую сцену. Этот вопрос мне часто задают некоторые представители прессы, — раздались бурные возгласы. — Нет! — сказал он, улыбаясь и качая головой, — не надо освистывать! Они правы, что задают этот вопрос! В мире, полном шарлатанов и мошенников, — хотя некоторые из нас хотели бы, чтобы они уделяли больше внимания нашим политикам и капитанам капитализма, — раздались оглушительные аплодисменты, — Совершенно справедливо спросить, по какому праву я стою перед вами, говоря, что я видел Божественную Истину, и что я не ищу ничего другого, как поделиться ею со всеми, кто восприимчив.

— Поэтому все, о чем я прошу вас сегодня вечером — тех, кто уже присоединился к Всеобщей Гуманитарной Церкви, и тех, кто еще не присоединился, скептиков и неверующих — да, пожалуй, особенно их, — сказал он с