Введение в буддизм. Опыт запредельного - Евгений Алексеевич Торчинов

есть корень Неба и Земли, мать всего сущего… Черный свинец — не простая вещь, а сокровенный небесный божественный раствор, родившийся прежде Неба и Земли.

Здесь черный свинец (возможно, один из окислов свинца) выступает символом другого — высшего космологического принципа, является как бы представителем целого ряда соотнесенных с ним понятий; он и Дао, и изначальное ци, и хаос (хунь-дунь), и многое другое. И только в последнюю очередь это химическое вещество. Надо сказать, что по степени символичности, знаковости даосская алхимия сопоставима с китайским искусством, например с живописью, остающейся совершенно непонятной человеку, не понимающему ее символического языка.

Руководствовались китайские алхимики и принципом сродства видов (тун лэй), заменявшим, как это уже говорилось, в китайской мысли принцип причинности. Надо сказать, что западная алхимия во многом следовала тому же принципу «подобное к подобному», называвшемуся в Европе принципом «сочувствия», «симпатии». Так Вэй Бо-ян в своем «Трактате о единении Триады» запрещает использовать в ходе алхимических операций вещества «разного рода»:

Если ты хочешь, приняв снадобье, стать бессмертным, будь согласен с учением о сродстве видов. Ростки проса непременно дадут просо, а чтобы подманить курицу, используют цыплят. Следуя принципу сродства видов, можно помочь природе, а когда вещи готовы, то по их образцам легко лепить и выплавлять. Но разве получится жемчужина из рыбьего глаза? Ведь из полыни не вырастет крапивное дерево. Родственные виды следуют друг за другом, а из разноприродных вещей не получится сокровища. Вот почему у ласточек и воробьев не рождаются фениксы, а у лис и зайцев не бывает жеребят. Вода не устремляется вверх, а огонь не стекает вниз.

Столь же важны для алхимии идея о подобии микро- и макрокосма, особенно существенная для внутренней алхимии, и связанное с ней представление о возможности моделирования космоса и управления созданной моделью. В этом отношении даосская алхимия близка таким явлениям китайской культуры, как садово-парковое искусство, в особенности создание миниатюрных пейзажей (пань цзин), и пейзажная живопись: все эти культурные феномены объединяет стремление к конструированию микрокосма, причем микрокосма совершенного.

Казалось бы, в алхимии, в отличие от искусства, должно преобладать прагматическое и утилитарное отношение к созданной модели Вселенной, однако это не совсем так, и созерцание процесса во многих алхимических практиках рассматривалось как вполне самоценное.

К специфически алхимическим представлениям относится и вера в ускорение процесса трансмутации (имеющего место, согласно алхимикам, и в природе) и как бы сжимание времени посредством нагревания. Во внутренней алхимии учение о периоде нагревания огнем (хо хоу) превратилось в теорию применения дыхательных упражнений (по аналогии с кузнечными мехами, упоминаемыми в «Дао-Дэ цзине», гл. 5) в ходе психофизиологического тренинга нэй дань.

Огромную роль в теории алхимии играла нумерология, то есть особое, не связанное с математикой (символическое и классифицирующее) использование чисел, их отношений и геометрических фигур. Воплощением ее стал знаменитый «И цзин» — «Книга перемен». При этом алхимики очень рано сами осмыслили важность нумерологии, ставшей, таким образом, фактом самосознания даосской традиции.

Нумерологическая проблематика представлена в даосских алхимических текстах в своем концентрированном выражении — как теория «Книги перемен». Весь алхимический процесс описывался через определенные операции с графическими символами «И цзина» — триграммами и гексаграммами (гуа), а также с их чертами (яо). Так, например, создание бессмертного тела, состоящего из чистейшего ян-ци, может быть описано в текстах внутренней алхимии через операции с триграммами ли (огонь) и кань (вода), символизирующими посленебесные (хоу тянь) инь-ци и ян-ци: триграмма кань соответствовала началу ян первоэлемента «дерево» (средняя непрерывная черта между двумя прерывистыми — ян, рождающееся в глубинах инь), а триграмма ли — началу инь первоэлемента «металл» (прерывистая черта между двумя непрерывными: инь, рождающееся среди ян). Зачатие алхимического «бессмертного зародыша» (сянь тай) описывалось через «обмен» этих триграмм средними чертами: в результате триграмма кань, получив недостающую ей среднюю прерывистую черту, превращается в триграмму кунь (земля), состоящую из одного инь (но уже прежденебесного, сянь тянь; выражает первоэлемент «вода») и отбрасываемую прочь. Триграмма ли обогащалась третьей непрерывной линией, превращаясь в триграмму цянь (небо), символизирующую чистое прежденебесное ци янского характера (первоэлемент «огонь»)[500], из которого и состоит «зародыш» нового бессмертного тела адепта нэй дань.

Таким образом, теория алхимии обусловливает и характер ее терминологии, основанной на языке «Книги перемен» и традициях его комментирования. Вторым пластом алхимического языка является собственно алхимическая терминология, связанная с названиями различных веществ, используемых алхимиками. Она весьма символична: киноварь может именоваться «киноварно-красным младенцем» (чжу цзы), слюда — «облачной матерью» (юнь му), реальгар и аурипигмент — «мужской» и «женской желтизной» (сюн хуан; цы хуан), винегар, или уксусная кислота, — «цветочным прудом» (хуа чи), хлористая ртуть — «крепким снегом» (гэнь сюэ) и т. д., не говоря уже о знаменитых «драконе» и «тигре» — ртути и свинце. Возможны были и трансформации иероглифов, шифрующие название вещества: так, например, слово «свинец» (цянь) часто записывалось знаком с ключом «металл» (слева) и знаком «господин», «герцог» (гун) справа, что должно было подчеркнуть его положение «старшего» среди металлов.

И дело не в том, что алхимики стремились скрыть эзотерическое знание от профанов: символизм алхимической терминологии представляет собой отражение символического характера самого алхимического деяния, в котором металлы и минералы являются знаками некоей стоящей за ними реальности — сил космоса, которыми и стремится овладеть даос, направив их действие в нужное ему русло.

Некоторые ученые (прежде всего, Н. Сивин) считают, что тексты даосской алхимии можно разделить на теоретические и практические и что соответственно среди даосских алхимиков были эмпирики-практики, интересовавшиеся только технохимической стороной алхимии и изготовлением эликсира бессмертия (вроде Гэ Хуна), и теоретики, разрабатывавшие сложную нумерологическую методологию алхимии (вроде Вэй Бо-яна). Аргументы Н. Сивина в основном таковы.

Алхимик-теоретик стремился к созданию действующей модели космоса, через созерцание которой он приобщался к Дао. Алхимика-практика интересовала лишь утилитарная цель — создание эликсира. Для алхимика-теоретика значим прежде всего духовный опыт, поэтому он отвергает идею автоматического действия эликсира; эликсир действен только в контексте совершения очистительных обрядов, поста и медитации о созданной модели космоса.

Алхимики-практики внесли свой вклад в медицину и фармакологию, алхимики-теоретики — в философию и космологические доктрины. Одновременно алхимики-теоретики много сделали для классификации процессов и создания терминологического инструментария алхимии.

Ведущая тенденция теоретической алхимии — отождествление реагирующих веществ с инь и ян и отказ от принятия эликсиров внутрь. Более того, алхимик-теоретик может даже и вовсе отказаться от нудной возни с печами и ретортами, заменяя реальный химический процесс его мысленным представлением, медитативным проигрыванием. Отсюда прямой путь к практике внутренней алхимии. Подобная установка имела и эстетический аспект: примером могут служить опыты по