Суворов и Кутузов - Леонтий Раковский

1 июля курьер прискакал в Петербург уже из Дриссы: император Александр все-таки привел первую Западную армию в эту западню.

Михаил Илларионович окончательно помрачнел и перестал разговаривать; ходил по кабинету, стоял в раздумье у окна, барабаня пальцами по стеклу, или лежал на диване, закрыв глаза. Ворочался, молчал, но не спал. И ночью спал мало. Екатерина Ильинишна, проснувшись от какого-нибудь стука, видела: Миша сидит на постели или у раскрытого окна – любуется прозрачной и призрачной белой ночью. Он даже как-то осунулся. Екатерина Ильинишна не трогала мужа, понимая его состояние, и не старалась разговорами отвлечь Мишу – знала по опыту многолетней совместной жизни, что в таком настроении, какое было у него сейчас, ничего не добьешься: человек окончательно замкнулся в себе.

В следующие дни, когда армия стояла у Дриссы, от курьеров и ямщиков слышали одно: Наполеон перед войной отправил в Россию сотни шпионов – недаром во многих городах прошлым летом возникали пожары. Шпионов достаточно развелось всюду, и первый из них – Барклай-де-Толли.

Рассказывали, что с каким-то полком все время шла женщина. Один солдат вздумал на привале приударить за ней, хотел обнять, женщина стала вырываться, платок съехал с головы, и солдаты увидали, что у женщины голова-то стриженая. Ее схватили и обнаружили: это мужчина…

– Русский народ – добрый, доверчивый, Аким-простота, – рассудили слушавшие.

Вскоре выяснилось, что главные силы Наполеона подходят уже к местечку Глубокому, а Багратион – в Несвиже.

После того как первая Западная армия очутилась в Дриссе, Михаил Илларионович с досады не прикасался к карте. А теперь глянул: Дрисса – Несвиж – около трехсот верст. Разрыв между первой и второй армиями с первоначальных ста верст уже достигал трехсот!

Вспомнилось (рассказывал Алексей Иванович Горчаков, узнавший это от пленного французского офицера), как хвалился Наполеон: «Барклай и Багратион больше не увидят друг друга!»

«Удастся ли Петру Ивановичу прийти раньше французов в Минск?» – думал Кутузов.

Ничипор вошел в кабинет и остановился: барин спал на диване. Теперь по ночам он спал скверно – мало и как-то тревожно, сон не приносил ему отдыха, и Михаил Илларионович, махнув на все рукой, ложился после обеда соснуть часок-другой.

Ничипор не знал, что делать – и будить жалко и новость-то уж больно интересна: русская армия оставила укрепленный дрисский лагерь.

Ничипор каждый день слышал, как барин сокрушался, что первая армия засела в этой ловушке. Он тоже вспоминал, как в таком же лагере на Дунае погибла отборная армия великого визиря. И вот теперь Ничипор принес барину долгожданную приятную новость, а он спит.

Денщик на всякий случай кашлянул.

Михаил Илларионович тотчас же проснулся и сел.

– Ну что? – с тревогой спросил он, глядя на Ничипора и Марину, которая выглядывала из-за денщика.

– Мабуть, позавчо́ра наши оставили энтую, как ее, Дрысю…

– Оставили Дриссу? – оживился Кутузов. – Как, с боем? Сражение было?

– Нет, ваше сиятельство, стражения не было, наши сами ушли без боя. Не пондравилось. А боя не было – французы еще далече, за Полоцком, – затараторила Марина.

– И куда же наша армия движется?

– Идет в энтот… – начал Ничипор.

– Идет в Витьбеск, в Витьбеск движется, – сказала Марина.

– Эге ж, я и кажу: в Витебск!

– Вот это здорово! – обрадовался Михаил Илларионович. – Ну-ка, расскажите подробнее, как дело было?

– Ты, Марина, не лезь поперед батька в пекло, не перебивай мене. Я сам их сиятельству как следует доложу! – обернулся к горничной денщик.

Марина обиженно поджала тонкие губы и стала обдергивать платье, делая вид, что эти слова к ней не относятся.

– Шо ж, стоимо́ мы, звесно, я, потим – она, – пренебрежительно кивнул на Марину Ничипор. – Семен, денщик того генерала, как его…

– Денщик генерала Сукина, что в Новой Голландии, в красном доме живут, и жена у них такая светлая блондинка, Елена Ивановна, – не выдержала, вмешалась Марина.

Ничипор не сказал ничего, только сердито глянул на нее.

– И я кажу: Сукина! И до нас подойшол лакей Козодавлева, Спиридон. Вот стоимо, разговариваем час и другий, а кульера всэ нема.

– Да что ты тянешь, рассказываешь от потопа! Говори про курьера! – возмутился Кутузов.

– Та я ж, ваше сиятельство, за кульера и кажу.

– Нет, лучше пусть она рассказывает! – показал на Марину Михаил Илларионович.

– Хорошо, ваше сиятельство, я сейчас все вам как надо быть представлю! – выступила вперед Марина, а Ничипор смущенно чесал затылок и смотрел на горничную так, как смотрит собака на жужжащую перед ее носом надоедливую муху.

– Вот стоим мы, ваше сиятельство, и час, и второй, и третий…

– Не бреши: трех часов не стоялы!

– Нет, стояли! Мы пришли, только полуденная пушка в крепости ударила. А когда закричали в толпе: «Едет, едет!» – я глянула: на миралтейских часах было десять минут четвертого! Кульер, ваше сиятельство, такой молоденький, с усиками, такой великатный, нарядный, как картинка: курточка у него в талию, малиновая, грудь расшита шнурами, исподние, простите, красные. Козодавлевский Спиридон говорил: лейб-гвардии улан!

– И не улан, а гусар. Знает твой Спиридон. Стильки у него в словах правды, як у козы хвоста! – буркнул Ничипор.

– Да перестанете ли вы наконец спорить! – прикрикнул Кутузов.

– Вот выскочил энтот улан из повозки, а на нем, бедненьком, пыли, не приведи господи! И на курточке, и на сапожках, и на шапке. А шапка у него с хвостом! Стал, бедненький, встряхиваться! – засмеялась Марина, манерно поджимая губы, точь-в-точь, как барыня Екатерина Ильинишна.

– На кой черт мне знать, сколько на курьере было пыли? Рассказывай, что он говорил!

– Как выскочил кульер, все к нему так и бросились: да что, да как? Господин улан, ваше благородие, расскажите на милость, где наша армия, где французы? Он встряхивается и кричит: «Наша армия, кричит, ушла из лагеря, из энтой»… простите, ваше сиятельство, – стыдливо улыбаясь, сказала Марина. – Право, я не смогу сказать…

– А еще берешься рассказывать! – укоризненно посмотрел на нее Ничипор. – Из Дрыси…

– Ну и что ж дальше? – торопил Кутузов.

– И вот он отвечает: ушла, отвечает, оттеда, как Ничипор сказал. Тогда у офицерика спрашивают: а куда, спрашивают, ваше благородие, идет наша армия? Так он уже в дверях министерства крикнул: «В Вильню!»

– То есть как это в Вильну? – удивился Михаил Илларионович.

– Эх ты, ворона! Не в Вильню, а в Вытебск! – поправил Ничипор.

– И это все, что вы узнали?