Дипломатия - Генри Киссинджер

Эти разногласия вполне могли бы пройти со временем, особенно с учетом того, что Аденауэр отчаянно жаждал быть как можно ближе к Соединенным Штатам. Более того, все западногерманские руководители очень хорошо понимали, до какой степени велик разрыв в мощи между Францией и Соединенными Штатами, поэтому они и не собирались менять американскую ядерную защиту на большую бдительность Франции в отношении вопросов политического характера.

Однако существовала одна проблема, где национальные несогласия между Францией и Америкой были инкорпорированы в саму суть этой проблемы и требовали немедленных действий: контроль над военной стратегией в ядерный век. Здесь американское настоятельное требование относительно интеграции и французский призыв к автономии были абсолютно непримиримы, и не существовало никакого буфера для сглаживания этого разногласия. Поскольку мощь ядерного оружия оказалась беспрецедентной, история не в состоянии была предложить надежный источник для формулирования военной стратегии. Любой политический деятель действовал вслепую, когда он пытался оценить влияние новой технологии как на политику, так и на стратегию; выводы на эту тему опирались на сугубо научные теории, для которых не было эмпирического опыта или конкретных данных.

В первое десятилетие послевоенной эры казалось, будто ядерная монополия превратила мечты Америки о всемогуществе в явь. Но к концу 1950-х годов стало очевидно, что любая ядерная сверхдержава вскоре окажется в состоянии навлечь на другую такой уровень опустошения, какое не способно было вообразить ни одно из прежде существовавших обществ, угрожая тем самым самому сохранению цивилизации.

Осознание этого стало краеугольным камнем грядущих революционных перемен самой основы международных отношений. Хотя вооружения постоянно становились все более совершенными, их разрушительный эффект все еще оставался довольно ограниченным вплоть до конца Второй мировой войны. Войны требовали широчайшей мобилизации ресурсов и живой силы, для накопления и собирания которых требовалось время. Потери росли относительно постепенно. Теоретически войну можно было остановить до того, как она выйдет из-под контроля.

Поскольку мощь можно было увеличивать в относительно малых пропорциях, само предположение о том, что в распоряжении государства может образоваться слишком много мощи для достижения разумных политических целей, показалось бы невероятным. И тем не менее именно это и произошло в ядерный век. Центральной стратегической дилеммой сверхдержав стало не накопление дополнительной мощи, а ограничение находящегося в их распоряжении огромного арсенала. Ни одной из сторон так и не удалось решить эту задачу. Политические трения, которые ранее почти обязательно привели бы к войне, сдерживались страхом ядерного столкновения, что создавало порог риска, благодаря которому мир сохранялся в течение половины столетия. Но такое положение дел также влекло за собой чувство политического разочарования и делало вызов неядерного характера более реальным и более частым. Никогда еще разрыв в военной области между сверхдержавой и неядерным государством не был так велик; никогда он не был использован. Американский ядерный арсенал не удержал ни Северную Корею, ни Северный Вьетнам от достижения поставленных целей, даже в случае противостояния американским вооруженным силам; да и афганским партизанам не помешал ядерный потенциал Советского Союза.

Впервые в истории наступление ядерной эры позволило изменять баланс сил посредством развития, происходящего исключительно в пределах территории одного суверенного государства. Обладание одной конкретной страной атомной бомбой меняло баланс сил более существенно, чем любые территориальные завоевания прошлого. И тем не менее за единственным исключением израильского удара по иракскому ядерному реактору в 1981 году, ни одна страна за всю историю холодной войны не прибегала к силе, чтобы предотвратить такого рода наращивание мощи противником.

Ядерный век превратил стратегию в сдерживание путем устрашения, а устрашение в некое тайное, эзотерическое, интеллектуальное упражнение. Поскольку сдерживание может быть апробировано только в негативном плане, посредством событий, которые на самом деле не происходят, и поскольку никогда невозможно продемонстрировать, почему именно не произошло то или иное событие, стало исключительно трудно оценивать, является ли нынешняя политика наилучшей из возможных или просто достаточно эффективной. Вполне вероятно, что сдерживание было даже не нужно, потому что невозможно было доказать, собирался ли противник атаковать изначально. И такие нюансы вызывали внутренние и международные дебаты по ядерным вопросам, варьирующиеся от пацифизма до непримиримости, от парализующих сомнений до непомерного ощущения своей силы и от недоказуемых оборонительных теорий до нереализуемых теорий относительно контроля над вооружениями.

Потенциальный источник напряжения любого союза — возможность противоречивых интересов — усиливался из-за подобной неопределенности. С исторической точки зрения нации, в общем и целом, хотя далеко не всегда, придерживались союзов, так как последствия отказа от союзника считались гораздо более рискованным, чем выполнение взятых на себя обязательств. В ядерный век это правило более не соответствует действительности; отказ от союзника был чреват риском потенциальной опасности, но обращение к ядерной войне на стороне какого-либо союзника гарантировало немедленную катастрофу.

Чтобы усилить ядерное сдерживание на основе устрашения, Америка и ее союзники имели все основания подчеркивать как неотвратимость, так и жестокость реакции на поступивший вызов. Для того чтобы сделать угрозу более достоверной, но вместе с тем уменьшить масштабы катастрофы, если стратегия сдерживания не сработает, Америка обрела даже еще больший стимул найти способ сделать ядерную войну более предсказуемой и менее катастрофичной. Выборочное определение целей, централизованное командование и управление, а также стратегия гибкого реагирования стали в высшей степени популярными в среде американских интеллектуалов, работающих в области обороны. И тем не менее все американские союзники отклоняли эти меры, так как они опасались, что, если ядерная война станет более предсказуемой и более терпимой, тогда и вероятность агрессии станет гораздо больше. В таком случае в последний момент Америка может все отыграть назад еще до того, чтобы позволить использование своего ядерного арсенала, каким бы ограниченным ни был выбор, так что Европа может оказаться лицом к лицу с худшим из обоих зол: снижением уровня сдерживания и нереализованной стратегией.

Страхи эти были далеко не пустыми. Вряд ли пустыми были и озабоченности американских руководителей проблемой наличия множества пусковых кнопок в связи с автономными французскими и английскими ядерными силами. Если европейские силы были бы использованы для удара по Советскому Союзу, то они могли бы тем самым вовлечь Америку в ядерную войну. Поскольку в высшей степени возможно нанесение Советами удара возмездия по Америке, чтобы та не извлекла выгоды из ущерба, нанесенного Советскому Союзу. Однако еще более вероятным сценарием оказался бы тот, по которому ответ Советского Союза на удар союзников Америки оказался бы таким мощным, что встал бы вопрос, может ли Америка сидеть сложа руки, когда опустошают территорию ее ближайших союзников — независимо от того, чем это спровоцировано.