Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

с этими произведениями, которые слушала, – я люблю слушать/ читать/смотреть одна…, а, вот, есть, человеку, пожалуй, лучше в компании…). Ноты также можно было раздобыть, хотя и не всегда, в библиотеке консерватории или в библиотеке Союза композиторов (или спросить у кого-то из моих учителей). И, вот, я слушала – «Kreuzspiel» Штокхаузена, «Молоток без мастера» Булеза, «Атмосферы» и «10 пьес для духового квинтета» Лигети, «Хиросиму» Пендерецкого, секвенции Берио, «Pression» Лахенмана… Но не только «авангард», много слушала и совсем другой музыки, малоизвестных авторов… Губайдулиной там были, кажется, почти все, написанные к тому времени, сочинения – у нее ведь, практически, всё игралось, причем, замечательными музыкантами, были хорошие записи с концертов… «Ночь в Мемфисе», «Час души», Concordanza, «Сад радости и печали», и т.д. Мне и сейчас нравятся многие из этих вещей. А из новейших очень впечатлил совсем недавно написанный Второй скрипичный концерт…

Музыка, созданная в 90-е, которая появлялась уже на моих глазах (сочинения старших коллег и моих ровесников, – вот, не было, а, вот, уже и родилось новое сочинение, – например, «Музыка для 10» Александра Вустина, или совершенно замечательный, я помню, «Октет» Роланда Фрайзитцера – австрийского композитора, учившегося вместе со мной у Денисова, ряд опусов Виктора Екимовского…), видится мне сейчас, в целом, как такая яркая, эклектичная мозаика, – вступил в свои полные права «постмодерн», и т.д. Но вся она была бы невозможна без того, что я слушала в фонотеке – музыки (да и, вообще, искусства – живописи, кино…) послевоенного времени и последующих десятилетий – искусства детей войны, если так можно выразиться… Мир тогда сильно изменился… Сейчас он тоже меняется, но это уже совсем другие процессы…

Я раньше завидовал студентам кинематографических ВУЗов, им к зачетам/экзаменам нужно было просмотреть какое-то количество фильмов – теперь завидую и консерваторской комнате для прослушивания. Про еду же совместно – как раз недавно ученые в Японии, где проблема одиночества довольно сильна, доказали, что лучше есть даже хотя бы смотря в зеркало на свое отражение… Вдохновлял ли вас кто-то из писателей? Про сотрудничество с В. Сорокиным вы рассказывали раньше. А из тех, кто сам немного менял мир – Арто, Пазолини, кто-то еще?

Про еду, я еще помню, в записках Вирджинии Хаггард – женщины, с которой Шагал прожил семь лет после смерти Беллы. Она описывает, как вначале их знакомства, когда ее наняли как экономку, она принесла ему обед, а он спросил: «Вы разве не составите мне компанию? Не могу же я есть совсем один, как собака». Эта «собака» тогда ранила мне сердце…

«Встреча» с Арто произошла почти случайно (хотя, конечно, опять-таки не случайно): к тому времени я уже жила в Берлине, но это была еще доинтернетовская эпоха (у меня; я довольно поздно обзавелась лэп-топом и, соответственно, подключилась к сети), было лето, я лежала на диване и читала Лосева (Алексея Федоровича). Открыла «Философию имени» и буквально в начале прочла следующее: «Без слова нет ни общения в мысли, в разуме, ни тем более активного и напряженного общения. Нет без слова и имени также и мышления вообще», и далее: «в слове (…) все наше культурное богатство», «в слове и имени – встреча всех возможных и мыслимых пластов бытия»… Разумеется, Лосев имел в виду не просто слово, но слово и далее – Слово… Поэтому и говорит там о «преодолении» слова, восхождении на высшую ступень мысли… И, все же, мне здесь решительно чего-то не хватало, при полной расположенности к системе, в которой изъясняется Лосев, при всей любви к… Или лучше так: не здесь не хватало, а мне (!) не хватало чего-то принципиально другого (для контраста), требовалось иное высказывание (для равновесия, что ли?)… Причем, прямо сейчас… Чего именно? Я и сама не знала. Но напившись кофею, я направилась в Amerika-Gedenkbibliothek, находившуюся неподалеку, – не специально, чтобы найти что-то там «по теме», а просто я собиралась вернуть одолженную книжечку, – не Лосева – Лосев был мой собственный, он и сейчас жив-здоров, стоит себе в зеленом переплете рядом с «Добротолюбием», – а Теодора Хендрика ван де Вельде «Совершенное супружество» (прекрасная книжка – была запрещена католической церковью, подверглась сожжению в Третьем Рейхе и «не рекомендована» в Швеции как порнографическая…, – я бы хотела иметь ее у себя в библиотеке…), и взять чего-нибудь новенького. И, вот, там на верхней полке стеллажа с книгами на русском мне и встретился в тот день переводной Арто с его «театром жестокости», «Кровяным фонтаном», и т.д. (стоя на стремянке, я читала из середины, про чуму), «…ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него…»). Я забрала его домой и стала читать их параллельно – Лосева и Арто.

А Пазолини для меня – просто один из самых сокровенных и любимых художников, он оказал на меня сильное влияние в юности и чуть позже. Все, что он высказывал/формулировал в кино (литературное его творчество я знаю совсем немного), рождало во мне живейший отклик и вызывало глубочайшее сочувствие, и я бесконечно находила и узнавала в нем/в его картинах себя. (Но это было так давно… Мне теперь надо, возможно, все это пересмотреть… и узнать, насколько изменилась я сама…) И он, конечно, потрясающий мастер формы, – тут было чему поучиться. К тому же, бескомпромиссный (а я только таких и люблю), абсолютно правдивый, христианин и коммунист в одном, и при этом очень чувственный человек, – что тоже было (и есть) мне глубоко понятно и близко (и я не вижу здесь никаких противоречий… Или: эти противоречия гармонично уживаются и во мне самой)…

А из «наших» на меняя повлиял/произвел сильнейшее впечатление Балабанов. Гений! А из старых – Калик… Царствие им обоим Небесное… Это если о кино. А о писателях… В этой Amerika-Gedenkbibliothek мне еще много интересного попадалось, а что-то я привозила из Москвы: проза Гандлевского и Андрей Сергеев, «Шлем Ужаса» Пелевина (из него, кстати, отличное либретто для оперы могло бы получиться) и «Живите в Москве» и «Только моя Япония» Пригова, Довлатов и сборник рассказов Ю. Милославского (вот это был настоящий «театр жестокости»…), «Время рожать» – русская женская проза 90-х-нач. 2000-х… Всего и не упомнишь. Не то, чтобы эти книги «вдохновили» меня на что-то конкретное (вдохновение – это другое), но всё это (чтиво) безусловно помогало мне двигаться дальше… Это было важно.

Какие замечательные имена! Балабанов, Аристакисян, некрореалисты – родом из 90-х, когда, как я понял только недавно, в нашем кинематографе происходило много чего интересного… Слово у Лосева – важна же еще и тема молчания, исихазма, который как-то мелькнул