Точки пересечения. Завещание - Михаил Яковлевич Черненок

быстрый ответ насторожил Бирюкова. Антон еще острее почувствовал раздражающее влияние поблескивающих зеркальных очков, сквозь которые совершенно не просматривались глаза собеседника, и спросил:

— Почему, Владимир Олегович, даже в комнате не снимаете ваши очки?

— Глаза болят. В деревне помогал родственнику строить гараж и так насмотрелся на электросварку, что врачи предупредили: без темных очков — ни шагу.

Милосердое крепко сжал сцепленные в пальцах руки. Внешне он выглядел спокойно, и это показалось Бирюкову неестественным. По наблюдениям Антона, люди, подвергшиеся нападению вооруженных грабителей, как правило, очень долго не могли прийти в себя.

— Какие деньги требовал от вас парень? — опять задал вопрос Бирюков. — Задолжали ему?

— Первый раз в жизни его видел.

— Как он выглядел?

— Ростом — средний. В летней рубашке, джинсах, шляпе и в темных очках — типичный бандит. Цвет одежды, естественно, назвать не могу — у самого очки с темными стеклами…

Милосердое, видимо машинально, хотел показать Бирюкову цвет своих очков, на какой-то миг приподнял их, но, спохватившись, водворил на прежнее место. Однако Антон успел заметить, что на воспаленных веках нет ресниц.

— Что с вашими глазами? — быстро спросил Бирюков.

— Говорю, электросварки нахватался.

— Так сильно, что даже ресницы сожгли?

— Это врачи так… лечили…

— Первый раз встречаюсь с таким лечением, — недоверчиво проговорил Бирюков, осененный внезапной догадкой. — Владимир Олегович, ведь это вы сожгли дачу Зоркальцева.

— Ошибаетесь, — очень спокойно ответил Милосердое, но от взгляда Бирюкова не ускользнуло, как у того задрожали руки.

— В какой поликлинике лечили глаза? — пошел в наступление Антон.

Руки Милосердова задрожали сильнее.

— Какая разница?

— Сейчас позвоню, и врачи наверняка подтвердят, что у вас был ожог, — Антон протянул руку к телефону. — Так где лечились?

— Нигде не лечился, — вроде бы со злостью сказал Милосердое после долгого молчания. — А глаза действительно обжег… у костра на рыбалке.

— Кто может подтвердить?

— Со мной никого не было. Перепил и сунулся сдуру в пламя.

— Зачем же об электросварке и врачах солгали?

— Без задней мысли. Неудобно в пьянстве признаваться.

Бирюков интуитивно почувствовал, что Милосердое изворачивается. Надо было действовать решительно. Антон набрал номер Шехватова. Едва в телефонной трубке послышался знакомый голос, сказал:

— Виктор Федорович, звоню из квартиры Милосердова. Приезжайте срочно со следователем и прокурором. Придется делать обыск…

— Не надо! Не позволю!.. — Милосердое внезапно вскочил с кресла-качалки, протянул руку к трубке, словно хотел вырвать ее из рук Бирюкова.

Антон отстранился.

— Почему не позволите? Мы ведь не самодеятельный спектакль разыгрываем. Все будет по закону.

— В моей квартире нечего искать! Ищите бандита, который хотел меня ограбить.

— Виктор Федорович, срочно приезжайте, — сухо сказал Антон и, положив трубку на аппарат, встретился взглядом с зеркальными очками Милосердова. — До приезда следственно-оперативной группы у вас есть время искренне рассказать всю правду. Поймите, что с вами не в бирюльки играют и что на языке юристов есть определение, называемое чистосердечным признанием…

Милосердое, обмякнув, опустился в кресло. Какое-то время он в упор глядел на Антона. Затем его будто прорвало:

— Я действительно поджег дачу Зоркальцева. Из ревности поджег! Хочу жениться на Анжелике Харочкиной, а Зоркальцев роман с ней завел, увеселительные вечера стал на даче устраивать! У меня разум помутился, взял канистру с бензином. Когда поджигал, пламя опалило лицо. Я готов возместить Зоркальцеву причиненный ущерб. Все заплачу, все… — И заплакал по-детски, навзрыд.

Зрелище было не из приятных. Бирюков поморщился.

— Куда исчез Зоркальцев, знаете?

— Честное слово, не знаю, — захлебываясь слезами, с трудом выдавил из себя Милосердое. — Последний раз он заезжал ко мне, как бы не соврать… Одиннадцатого июня. Да, да! Одиннадцатого…

— Зачем?..

— Чтобы купить… — Владимир Олегович вяло показал рукой через плечо, — этот старинный гарнитур.

— Не сторговались?

Милосердое достал из кармана пижамы носовой платок и стал вытирать щеки под очками.

— Сторговались на семи тысячах. Геннадий утром свозил меня к нотариусу, чтобы заверить расписку в получении от него денег, потом привез деньги. Сказал, вечером подгонит за покупкой грузовик, но до сих пор не приезжает. Уже который день пошел…

— В какое время он был у вас?

— К нотариусу мы ездили после девяти утра, а деньги Геннадий привез где-то около одиннадцати. Точно не могу сказать, не помню.

— В машине с Зоркальцевым никого не было?

— Когда к нотариусу ездили, не было. А когда деньги он привез, я машину его не видел.

Бирюков обвел взглядом мебель.

— Не много ли семь тысяч за это? Вы ведь говорили, будто за бесценок купили…

— Но это же антиквар! — Милосердое вроде бы оживился. — Семь тысяч — дешевизна. Я сам столько же отдавал, но понадобились деньги на машину. Вот Зоркальцев и уговорил меня.

— Он не подозревал вас в поджоге дачи?

— Нет, конечно.

— Зоркальцевские деньги у вас?

— У меня.

— Покажите.

Милосердое очень тяжело, словно это стоило ему больших усилий, поднялся из кресла, втиснулся в узкую щель между купеческим буфетом и шифоньером, дольше минуты что-то там передвигал и наконец, выбравшись оттуда, положил перед Антоном на стол семь денежных пачек, упакованных крест-накрест стандартными бумажными обертками. Одна из оберток была разорвана.

Дрожащим пальцем Милосердое указал на нее.

— Из этой тысячи я отдал пятьсот рублей Леле Кудряшкиной за бирюзовый перстень.

— Где Кудряшкина его взяла?

— Не знаю. Говорила, подарок, но чей — не сказала.

— Значит, парень именно эти деньги требовал?

— Да, кричал: «Выкладывай семь тысяч, которые получил от Зоркальцева!»

— Откуда он узнал о вашей сделке?

— Понятия не имею. Кроме меня и Геннадия, об этом никто не знал. Какое-то роковое стечение обстоятельств…

— Но хоть что-то можете объяснить?

— Не могу! Я ничего не знаю…

За окном послышался шум мотора. Бирюков глянул в окно и увидел оперативную машину. При официальном допросе, проводимом в присутствии прокурора, Милосердое полностью признал себя виновным в поджоге дачи Зоркальцева и, по его словам, готов возместить причиненный ущерб или нести за совершенное преступление уголовную ответственность. Когда же разговор зашел о самом Зоркальцеве, Владимир Олегович так слезно начал доказывать прокурору свою непричастность к исчезновению Геннадия Митрофановича, что на него неприятно стало смотреть.

Никто не поверил, конечно, в то, что Милосердое поджег дачу из-за ревности. Скорее всего причиной было какое-то деловое соперничество между ним и Зоркальцевым. Но в чем?.. Милосердое продолжал упорно твердить об Анжелике, а Зоркальцев не оставил никаких свидетельств на этот счет.

Глава XI

Вернувшись в отдел, Бирюков с Шехватовым принялись обсуждать внезапно сложившуюся ситуацию. Разговор прервался телефонным звонком. Из дежурной части сообщили, что туда обратилась гражданка, утверждающая, будто на расклеенной по городу листовке опознала своего бывшего ученика Жору Коробченко.

— Направьте ее ко мне, —