Chanel No.5. История создателя легенды - Натали Бо

дамам. Ида и Марина с удивлением оборачиваются к нему. Ида представляет девушку, которая предлагает им выпить чаю.

Когда муж толстой дамы приходит вечером домой, он застает за столом двух незнакомых людей и Марину, и кажется, будто они знакомы уже целую вечность. Жена объясняет ему, что это хозяйка квартиры, ну, бывшая хозяйка. Он с важным видом подходит к Иде. Немного смущенный простотой и естественной элегантностью, исходящими от молодой женщины, он прочищает горло и торжественно заявляет, что он, Владимир, и его жена Ирина, а также Марина теперь являются жильцами этой квартиры. Им разрешено разделять эту жилплощадь, поскольку он и его жена принадлежат к рабочему классу. Что же касается юной девушки, то она добилась признания в области, в которой он лично ничего не смыслит, но это совершенно неважно, поскольку заслуг у нее, судя по всему, все равно достаточно.

Мгновением раньше они купались в страстных аккордах, которые перенесли их в мир, далекий от революций, войн, холода и голода. Но с приходом этого человека все это резко оборвалось. Ида встает, обращает к Сержу вопрошающий взор, тот в ответ мотает головой. Нет, он ничего не смог получить. Ида бросает последний взгляд на свою комнату, раздумывает, снимает икону Христа и Богородицы и кладет ее в чемодан, закрывает его. Главное она взяла. Прощайте, картины, мебель, безделушки, книги… Она поворачивается к Марине и говорит, как она счастлива, что ее пианино теперь принадлежит девушке, и что ее дорогие партитуры могут пригодится в ее музыкальной жизни. Ида уходит, не глядя на пару, которая рада тому, что она покидает их помещение.

Серж отвозит Иду на станцию и провожает к поезду. Он обещает приехать к ней, как только сможет, и сожалеет, что не смог вернуть квартиру. Но Ида прерывает его:

– Да будет так. На то воля Божья.

Серж пристально смотрит на свою подругу. В ее больших голубых глазах он видит лишь отдаленное эхо угасающего прошлого, того прежнего времени, от которого уже не осталось и следа. Он берет ее руку и долго сжимает. Она кажется ему такой достойной, эта его подруга, высокая и прямая, стоящая с маленьким чемоданчиком на перроне, готовая сесть в поезд, который увезет ее далеко от Москвы, далеко от прежней жизни… Он хотел бы заключить ее в объятия, сказать ей, что вот он, здесь, для нее, он… но поезд уже уходит, увозя Иду.

Глава 4

Киев – Москва

Эрнест

Весна 1918

В апреле 1918 года мое положение в Киеве сделалось невыносимым. После долгих переговоров с украинским правительством я получил разрешение на выезд, не только для моих секретарей и меня, но и для группы беженцев из миссии Бертло, прибывших из Румынии и присоединившихся к нам, чтобы бежать от немцев. Среди этих беженцев с нами полковник Доноп, который потом займет важную должность в командовании союзными войсками в Архангельске, и полковник Масарик, в будущем – первый президент Чехословацкой Республики. Эти двое вместе сформировали Чехословацкий корпус. Нас также сопровождает подполковник Довойно-Соллогуб, который позже примет участие в формировании Польского легиона в Архангельске, а кроме того – четыре офицера новой Польской армии (бывшие офицеры Русской императорской армии), три женщины – врачи Красного Креста с румынского фронта, три французские медсестры, лейтенант Вебстер, агент разведывательной службы британской миссии в Киеве, румынский офицер, раненный бельгийский солдат и еще несколько военных. Всего двадцать шесть человек. Конвой отправляется в Москву, путешествие обещает быть столь же трудным, сколь и опасным.

Однако от Киева до Рыльска, конечной точки оккупированной немцами территории, все прошло гладко, нас сопровождал немецкий офицер. В Рыльске немецкие власти доходят даже до того, что снабжают нас лошадьми и овсом, а также повозками для продолжения нашего пути, указывая при этом на карте маршрут следования и места, где нам будет целесообразно остановиться. Наш караван из восемнадцати тяжело навьюченных лошадей отправляется в путь и затем вытягивается длинной вереницей по извилистым дорогам, ведущим в Дмитриев.

Недоверие жителей деревень, которые мы проезжаем, очевидно. Решаем разбить лагерь на первую ночь, соблюдая все необходимые меры предосторожности. На следующее утро, когда мы уже готовимся к отъезду, к нам галопом прибывают шесть всадников.

– Стоять! Вы – немецкий авангард!

Мы предъявляем документы и охранные грамоты, но ничего не помогает. Нас везут в соседний городок, вокруг растекается враждебная толпа, появляются бочки, на которые залезают импровизированные ораторы, раздаются крики:

– Стреляйте в них!

Нас собираются линчевать?

К счастью, вмешивается член местного совета, которому удается успокоить толпу. Он приглашает нас в избу попить чаю, пока на улице продолжаются оживленные дискуссии. Изба при этом окружена во-оруженными солдатами…

После долгого отсутствия, во время которого мы уже начинаем тревожиться по-настоящему, человек, заступившийся за нас, наконец возвращается. Он узнал, что мы французы, и «советует» нам дать наши чемоданы на досмотр, потому что крестьяне убеждены, что у нас есть автоматы. Мы подчиняемся, но получаем лишь условное освобождение: когда мы снова отправляемся в путь, каждый раз, когда кто-то из наших пытается вылезти из двуколки, его тут же «приглашают» занять свое место.

В следующем селении нас ждет целый батальон из двухсот вооруженных мужчин. Теперь нас сопровождает более многочисленная охрана для передачи местному совету в Дмитриеве. Весть о приближении «немцев» из нашего «авангарда» широко распространяется, возбуждая тревожные настроения у местного населения. В Дмитриеве нас «приветствуют» 1500 солдат!

Наш отряд ведут прямиком в Совет, который, посовещавшись, наконец разрешает нам продолжить путь. Население успокаивается, вынужденное признать, что мы и правда французы. Лидеры приглашают наших полковников на трапезу, где они делятся сосисками, водкой, все пьют и целуются, выпивая за Францию. Наконец, после долгого и насыщенного путешествия, наша группа в сопровождении трех комиссаров в целости и сохранности прибывает в Москву.

Через два дня после моего возвращения моя мать умерла во сне, бесшумно, мирно, находясь дома под присмотром Жанны. Хотя матушка уже не выходила, но все же сознавала хаос, царивший снаружи, и ее молчание выдавало ее грустную уверенность в неизбежном исчезновении всего, что она знала. Но мужественно хранила молчание. Мать испустила последний вздох, умиротворенная, среди своей семьи. Я уверен, что она ждала меня, и я благодарен ей за то, что смог поцеловать ее в последний раз. Похороны, трезвые, собирают лишь несколько ближайших друзей семьи. Тут я узнаю, что многие французы уже покинули Россию.

Когда я иду по городу, чтобы в очередной раз навестить свою мать, я встречаю Сержа Катуара, связанного с семьей Дютфой, которую я знал до войны. Он идет в мундире Русской императорской армии, а я, как обычно, в