Брачные игры каннибалов - Дж. Маартен Троост

Поскольку, кроме «Меланезийских любовных песен» и «Макарены», слушать было нечего, я стал радоваться каждый раз, когда электричество вырубалось. Тогда кошмарный техно-бит «Макарены» прекращался, и вскоре воздух наполнялся мелодичными напевами древних баллад, исполняемых сладкими, медовыми голосами. Ай-кирибати очень музыкальны. Поют все без исключения. Есть что-то необыкновенно трогательное, когда крутой на вид подросток вдруг затыкает цветочек за ухо и начинает мурлыкать. И что поразительно, все поют хорошо, поэтому совершенно непонятно, отчего у ай-кирибати такой отвратительный музыкальный вкус.

К сожалению, обычно электричество все же работало. Иногда его не выключали по несколько часов, поэтому от бесконечных повторений «Макарены» у меня лопался мозг. Стояла жара. Мой роман продвигался плохо, и это еще мягко сказано. От прослушивания «Макарены» состояние не улучшалось. И тут я задумался: а нельзя ли просто пойти к соседям и любезно попросить их вырубить эту долбаную хрень? Все дело в том, что обычные мелочи на Кирибати, как правило, быстро превращаются в сложности. К счастью, дома была Тьябо, наша домработница, и я спросил у нее совета. Насчет Тьябо я ошибся. Она не бросала в мою сторону зазывных взглядов, но действительно томно покачивала бедрами, это да. Она двигалась, как и подобает крупной женщине в тропиках, – чувственно поигрывая нижней частью тела. Два раза в неделю по утрам она приходила к нам убираться. Поначалу меня это очень смущало, но потом, после долгих рациональных рассуждений, я убедил себя в том, что подобный уговор вовсе не является эксплуатацией. Тьябо была матерью-одиночкой, необразованной, без связей. Ей нужна была работа. Мы ей хорошо платили. Она вела себя достойно. Я относился к ней с уважением, и со временем мы даже подружились. В остальные дни она работала в штаб-квартире Фонда народов. Там, благодаря Сильвии, продвинулась от уборщицы до ответственного за дистрибуцию семян. Поскольку женщине нельзя было находиться в доме наедине с мужчиной, особенно ай-матангом – все знают, что ай-матанги любят позабавиться со своими домработницами, – Тьябо обычно приводила с собой сестру, которую звали Рейбо. С ней связан случай, после которого я понял, что на Кирибати нужно быть поосторожнее со словами.

– Рейбо, – сказал я, – ты, случайно, не видела бумажку в двадцать долларов? Я ее, кажется, в корзину бросил.

– Нет, – ответила Рейбо.

По-английски она почти не понимала. Я постепенно учился языку ай-кирибати, но, когда слов не хватало, говорил по-английски, Рейбо отвечала на ай-кирибати, и мы прекрасно друг друга понимали. По крайней мере, мне так казалось.

Чуть позже тем же вечером к нам заехала Руити, бухгалтерша из Фонда народов.

– Тьябо и Рейбо очень расстроены, – сказала она. Я заволновался. Неужели я сделал что-то не так или проявил неуважение? Я был уверен, что ничего такого не делал. Тем не менее недопонимания случаются на каждом шагу. Я уже начал беспокоиться, что родственники Тьябо и Рейбо придут ко мне и потребуют восстановления справедливости согласно какому-нибудь жуткому островному обычаю.

– Они говорят, что ты сказал, будто Рейбо украла двадцать долларов. Обе плачут. Им очень стыдно.

О боже.

Воровство, объяснила Руити, в культуре ай-кирибати считается очень серьезным преступлением. И я понимал почему. На Кирибати вообще нет смысла воровать, ведь есть система бубути. Это когда кто угодно может подойти к тебе и сказать: я бубути твои шлёпки. И ты должен без писка возражений отдать свои шлёпки. Зато на следующий день можно подойти к парню, который теперь носит твои шлёпки, и сказать: я бубути твою рыболовную сеть. Раз – и у тебя новая рыболовная сеть! Таким образом, на Кирибати сохраняется полное равноправие.

Ай-матанги могут, по желанию, принять участие в этой традиции. Я знаю одну волонтершу, которая твердо вознамерилась во всем вести себя, как местные жители, и вскоре лишилась обуви, велосипеда, панамки, почти всей одежды и большей части своей ежемесячной дотации в результате бубути. Она была туповата, поэтому ей так и не пришло в голову практиковать бубути в отношении других. Женщина постоянно ходила босая, с обоженным черепом и в лохмотьях, еле-еле выпрашивая гроши на рыбу.

Однажды мне в дверь постучал незнакомый мужчина и вежливо произнес: «Бубути билет на автобус». Настороженно, как всякий житель мегаполиса, привыкший опасаться попрошаек, я дал ему деньги на билет. Однако, когда бубути посыпались как из ведра, я решил, что не обязан потакать всем и каждому. Немного карманной мелочи – пожалуйста. Фургон Фонда народов – твердое «нет». Именно благодаря моей способности, точнее, способности всех ай-матангов отказывать в бубути присутствие иностранцев на Тараве было необходимо. Дело в том, что из-за системы бубути ай-кирибати не стремились занимать вышестоящие посты. Я понял причину этого, когда познакомился с Айраном, сотрудником банка ай-кирибати, который учился в Австралии. Он был одним из нескольких молодых турков на Тараве, которые, выиграв грант на обучение в Австралии, прошли стажировку в западных гуманитарных организациях и научились быть лидерами. Однако Айран был несчастен. Его только что повысили и сделали ассистентом менеджера.

– Это очень плохо, – поведал он мне.

– Почему? – недоумевал я. – По-моему, это прекрасно.

– Нет. Теперь все будут приходить ко мне и делать бубути. Они станут бубути меня на деньги. Бубути на работу. Очень тяжело.

Работа приходит и уходит. Культурные традиции – нет. Айран попросил начальство, чтобы его оставили на прежнем месте, и руководство банком Кирибати осталось в руках иностранцев. Именно из-за бубути директором Фонда народов всегда назначали только иностранцев. Благодаря присутствию Сильвии организации удавалось не развалиться под грузом бесконечных требований бубути, как одной из международных благотворительных организаций, когда ее решили перевести на местное управление. Все фонды проекта вскоре были поглощены наплывом бубути, и компанию распустили. Итак, в рамках системы бубути воровство считается ужасным преступлением, хотя это не остановило того гада, который спер мои кроссовки.

Тьябо и Рейбо вернулись вечером. Обе по-прежнему плакали.

– Рейбо сказала, что не брала двадцать долларов, – заявила Тьябо. – Но если вы так считаете, то должны нас уволить.

– Нет, нет, нет! – ужаснулся я. – Я просто хотел спросить, не видела ли она их. Я потом нашел их в кармане.

Тьябо объяснила все это Рейбо, и та засияла. Вообще-то, я так и не нашел те двадцать долларов, но разве можно спокойно смотреть, как женщина плачет?

Тем временем «Макарена» продолжала меня донимать. Я утешал себя мыслью о том, что никто на Кирибати не видел клип на эту песню – иначе вдобавок к музыке пришлось бы целыми днями наблюдать дурацкий танец в исполнении местных жителей. Но песня с каждым днем все сильнее въедалась в нервы, поэтому я спросил Тьябо, нормально ли – подойти к соседям и попросить их выключить магнитофон. Мне было плевать, вежливо это или нет, но я не хотел вступать в конфликт с местными детишками. Ведь в школу они не ходили. И не работали. Им не нужно было слишком напрягаться, чтобы зарабатывать себе на пропитание. Поэтому, как и везде в мире, праздношатающаяся молодежь могла причинить мне немало проблем.