Осужден и забыт - Фридрих Незнанский

Алексей покачал головой.

– Возможно, это первый и последний раз. Запоминай.

– Мрачно шутите, мой генерал. – Алексей попытался перейти на неофициальный тон.

– Я не шучу, Алеша, это жизнь. Какие уж тут шутки…

Он его впервые так назвал, как сына, как называл в детстве отец, которого он почти не помнил, и мать. Алексей старался не смотреть в сторону генерала. Какой-то комок неприятно подкатил к горлу.

На входе их уже ждали. Худой, элегантно одетый молодой человек в очках в модной роговой оправе передал им пропуска и проводил к лифту. Сказал, как пройти к нужному кабинету, нажал кнопку этажа и остался снаружи.

В кабинет их проводил такой же секретарь-близнец и так же бесшумно растворился снаружи.

Помещение, куда они попали, сразу поразило Алексея своими размерами. Просторное, светлое, с обитыми двухметровыми деревянными панелями стенами. Паркетный пол устлан огромным темно-красным ковром. Мебель: стол, стулья – громоздкая, но строго деловая. Ничего лишнего. Все это походило скорее на зал для официальных приемов. А возможно, так оно и было.

В кабинете находился один человек, стоял у окна. Среднего роста, сухопарый, он повернул к ним свое слегка вытянутое лицо, улыбнулся уголками губ и направился навстречу. Алексей сразу же узнал его. Лицо этого человека было знакомо каждому советскому человеку. Оно смотрело с известинских полос, с первомайских портретов, с экранов редких еще телевизоров.

Это был министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко собственной персоной.

– Здравствуйте, Николай Трофимович. Здравствуйте, Алексей Иванович. – Громыко поочередно пожал им руки.

Алексея не удивило, что министр назвал его по имени, видя первый раз. Несомненно, была предварительная беседа с генералом и обсуждалась его кандидатура. Громыко прошел к Т-образно поставленным столам, устроился во главе (как на совещании), указал на стулья:

– Присаживайтесь.

Чтобы министр не стрелял глазами с одного на другого, они устроились на соседних стульях.

– Вот, значит, как выглядит наш герой. – Чуть улыбнувшись суховатыми узкими губами, он пристально, слегка сощурив глаза, посмотрел на Алексея.

Алексей ничего не испытал: ни неловкости, ни раздражения. Взгляд выдержал. Между тем Громыко продолжил:

– Вы уже знаете, почему вы здесь. И все же я еще раз повторю. Работа, которая предстоит, очень огромна и по своим масштабам, и по значению.

Алексей частично отключился и расслабился. Он умел это прекрасно делать: с одной стороны, создавать вид внимательного слушателя, с другой – не загружать мозги ненужной информацией. Научили в школе разведки. Полезный навык, очень полезный. Особенно в век демагогов и пустословов. Громыко, правда, таким не оказался.

Министр действительно повторял разговор на даче почти слово в слово, изредка вставляя сводки о политическом положении в мире. И действительно, к чему растекаться, если перед ним сидели профессиональные разведчики.

– Политбюро придает исключительно важное значение вашей миссии.

При этих словах министра Алексей, даже не шелохнувшись, автоматически включил профессиональное внимание и память, дальше должно было прозвучать главное, ради чего его в принципе сюда и пригласили. Первое предложение он уже услышал.

Громыко вышел из-за стола, приблизился к завешенной белоснежными занавесками части стены за его спиной. Потянул за свисавший шелковый шнурок. Занавески разъехались, открывая карту мира. Громыко ткнул в Южную Америку появившейся вдруг в его руке указкой, заговорил:

– Проникновение в высшие правительственные и военные эшелоны власти ряда стран Латинской Америки должно стать трамплином, – указка поползла вверх и замерла в центре США, – в организации масштабной агентурно-оперативной работы на территории США, – закончил министр и обвел границу Соединенных Штатов.

Америка сразу показалась какой-то беззащитной перед острой указкой этого человека, которого боялись самые искушенные дипломаты мира. Казалось, вот сейчас он проткнет своей указкой карту – и наступит конец Америке…

Начало марта не лучшее время года на советско-китайской границе. Метет поземка, ветер буквально сбивает с ног, мокрый снег обжигает глаза. Одним словом, лучше сидеть дома и не высовываться.

Около полудня начальнику советской пограничной заставы, что находилась северо-западнее Владивостока, позвонили из Москвы. Тучный майор, слушая абонента на другом конце провода, вытянулся в струнку и сразу помолодел лет на десять.

– Так точно! – отрапортовал он и, бросив трубку на телефонный аппарат, негромко добавил: – Твою дивизию.

– Что случилось, Михалыч? – спросил сидевший рядом на стульчике взъерошенный капитан. – Проверка, что ли?

– Какая, мать их, проверка. Они там в кошки-мышки играют, а мне, если что, отвечай. Приказали сегодня до утра семнадцатый квадрат не трогать, – повысил голос майор.

– Как так не трогать? – непонимающе развел руками капитан.

– Оставить его, мать их, в покое. Не соваться, – популярно объяснил майор.

– А-а, понятно, – до капитана дошло. – Только это, Михалыч, не кошки-мышки, а бери выше: игры в шпионов. Не иначе.

– А мне, Иван, глубоко насрать, какие там у них игры. Понимаешь? – Майор не унимался. – У них там что-то сорвется, а мне по шапке. Или еще хуже – именно в этот момент нарушитель сунется. И что ты думаешь, они на себя ответственность возьмут? Хрен с маслом! Это меня в штабе округа во все дырки иметь будут, мать их перемать…

Майор ругался последними словами, нервно прохаживаясь по кабинету.

– Да все я понимаю. Они в центре в штабах на спецпайке задницы отращивают, а мы здесь, у черта на рогах, ну сам знаешь…

Капитан извлек из ящика стола закупоренную бутылку «Сибирской», ловко вскрыл и разлил по стаканам.

– Возьми, успокойся. На сегодня начальство вроде как в увольнение отпустило.

– Действительно, чего это я? – Майор взял подвинутый ему стакан, выпил. Уже миролюбивее сказал: – Ну и погодка сегодня! Дует, метет – собаку страшно выпустить.

– Да, кому-то не повезет. Это точно, – резюмировал капитан и одним махом осушил свои полстакана.

…Двенадцать часов спустя в семнадцатом квадрате, на том участке границы, на который Москва приказала пограничникам закрыть сегодня глаза, появились три человеческие фигуры. Две явно принадлежали взрослым, одна совсем маленькая.

Фигуры двигались бесшумно, иногда превращаясь в едва различимые силуэты или просто темные колышущиеся тени. В этом месте, где они даже не шли, а с трудом пробирались сквозь налетавшие с малыми промежутками шквалы ветра, снег доходил до щиколоток. Но от этого не становилось легче. Низкие тучи, совсем немного пропускавшие луну и уж тем более наплевавшие на звезды, неслись с дикой, безудержной скоростью, не оставляя никакой надежды на скорое прекращение своих гонок. Ветер, вперемешку с колючим снегом, так и норовил повалить, сбить, потом, как побежденного, присыпать.