Волчицы - Буало-Нарсежак

— Брюнетка — это, конечно, ты. Тебе не кажется?

— Может, и так, — пробормотала Жюлия. — Девятка пик — болезнь. Эта женщина рискует заболеть… Не берусь ничего утверждать. Во всяком случае, с ней может что-то произойти… Бубновый король — какой-то военный… Больше ничего не разобрать.

— Да уж, брюнетка, военный… Все это не очень ясно.

— Десятка треф… Опять деньги.

Аньес, с коленями забравшись на стул, внимательно наблюдала за нами. Глаза ее были полуприкрыты веками, как у человека, пытающегося разгадать полный намеков разговор.

— Дама червей… тебя кто-то любит… Трефовая дама… это могла быть твоя жена, будь ты женат.

— Элен, — вставила Аньес.

— А дама червей — это, конечно, вы, — заметил я.

— Все это совершенно бессмысленно, — буркнула, покраснев, она.

— Разумеется! — подхватила Жюлия. — Смысл раскрывается позже.

Мы забыли, что речь шла лишь о том, чтобы убить время. Мы были в напряжении, как игроки, рискующие состоянием, а может, и кое-чем покрупнее.

— Пики, пики… — вновь заговорила Жюлия. — Бедный мой Бернар, ты со всех сторон окружен пиками. Семерка — неожиданность, но неприятная, особенно когда она выпадает мастью вниз. И последняя карта — семерка треф — деньги.

Жюлия собрала все семнадцать карт и разложила их небольшими стопками в виде креста.

— Сейчас узнаем, что нас ждет в ближайшее время, — объявила она. Одну за другой вынимала она карты из центра креста.

— Трефовый король… Семерка пик… Семерка бубен… Дома тебя ждет неожиданность.

— Нельзя ли поточнее? — попросил я.

— Нет. Кажется, тебя ждет неприятное известие.

— Так я и думал. Аньес недоуменно обернулась ко мне, затем вновь сосредоточилась на картах. Продолжайте, — сказала она. — Что будет дальше? Жюлия посмотрела карты, лежащие слева, справа, снизу, сверху от центра креста.

— Пиковая дама, девятка пик, бубновый король, трефовый валет… Понятно, — скорчив гримаску, сказала она. — Военный причиняет зло брюнетке. Вообще-то он не один. Этот валет не внушает мне доверия! Внезапно тыльной стороной руки Аньес смела карты, и они посыпались на пол.

— Смешные вы оба. Не нравятся мне ваши недомолвки. Если вам нужно что-то сказать друг другу, я уйду.

— Недомолвки? — удивилась Жюлия. Но Аньес не хотела больше ничего слышать. Она поспешно вышла.

— Странная девушка! — воскликнула Жюлия.

Затем, обнаружив, что мы остались наедине друг с другом, она тоже встала, но сделала это так медленно и настороженно, словно я был каким-то пресмыкающимся, которое от любого ее движения могло прийти в ярость. Я неторопливо двинулся в обход стола.

— Оставайтесь на месте, — приказала Жюлия. Она быстро огляделась, прикидывая, как улизнуть.

— Даю вам слово, Жюлия, вам нечего бояться.

— Еще один шаг, — сказала она низким голосом, — и вам будет худо. Не спуская с меня глаз, она попятилась к коридору.

— Но, Жюлия… вы ведь понимаете, что нам необходимо поговорить.

Она достигла двери и медленно закрыла ее за собой. Устремленный на меня глаз сверкнул напоследок, и медная ручка бесшумно повернулась.

Повсюду в беспорядке валялись карты, словно это притон, где только что произошла драка. Я с отвращением собрал их. Как и Аньес, только лучше, чем она, понял я недомолвки Жюлии. Она ошибалась, думая, что эти завуалированные намеки могут удовлетворить мое любопытство. Я устрою так, чтобы Аньес с Элен куда-нибудь вместе вышли. Затем, если понадобится, выставлю дверь ее комнаты. Постучусь, если надо. Но она заговорит, клянусь господом, как миленькая заговорит…

Чтобы успокоиться, я поднял крышку рояля и, положив ладони на клавиши, долго сидел так, мысленно исполняя произведения Альбениса [7] — столь безмятежные в их полном отчаяния отрицании. К чему все эти метания, этот натиск, эти подскоки! Я погиб!… Впрочем, мне уже не впервой сдаваться без боя.

Было чуть больше четырех часов дня. По коридору на кухню прошла Элен. Собиралась приготовить чай. Ходил кто-то еще — мне бы прислушаться, но я пребывал в одном из тех состояний, когда хочется лечь на землю и ждать смерти. Ни с кем не столкнувшись, я вошел к себе; мне тут же бросилось в глаза, что створки алькова не полностью притворены.

— Кто здесь?

В тот же миг в столовой послышались голоса трех женщин. Я был смешон. В то время как они, по крайней мере с виду, пытались найти общий язык, я, как мальчишка, вообразил, что кто-то забрался в альков. Я раскрыл створки, на кровать упал дневной свет, я остолбенел. Ошибки не было. Там кто-то побывал. На подушке лежала маленькая фотокарточка — мне не нужно было брать ее в руки, чтобы разглядеть, кто на ней изображен. Это был Бернар. Фотокарточка с удостоверения, похожая на те, что он показывал мне в лагере. Перед тем как уйти на фронт, он спешно снялся. В то время волосы у него были подстрижены ежиком. Бернар! Я опасливо дотронулся до карточки. Кто побывал у меня в комнате?.. Кто давал мне понять, что я раскрыт?.. Кто, как не Жюлия?.. Она прекращает игру, поскольку чувствует себя в опасности. Представляет доказательства, что сила на ее стороне. Достаточно взглянуть на это фото, чтобы убедиться в сходстве брата и сестры. Второе фото в комнате Элен. Третье — у Аньес. Все кончено!… Возможно, это последняя ее хитрость. Она не станет даже доносить на меня. Вместо нее это сделает Бернар. Мой бедный Бернар! Единственный, кто когда-либо верил в меня. Единственный мой друг.

Я сунул карточку в бумажник и вытер о покрывало вспотевшие ладони. Лучше сразу удостовериться. Я на цыпочках прокрался по коридору к комнате Элен и приоткрыл дверь. На постели ничего. Вернулся, обошел столовую и пробрался к Аньес. Тоже ничего.

— Бернар! — Это звала Элен. — Бернар! Идите пить чай.

Все были в сборе: намазывали хлеб маслом, улыбались, были дружески настроены, меня встретили очень благожелательно.

— Вы что же, спали? — спросила Аньес.

— Так, думал о разном.

— За ним всегда водилась рассеянность. Когда он был маленьким, за ним приходилось ходить в детскую. Вечно сидел, уткнувшись в журнал с картинками. Ну не сволочь ли! Ложь слетает с ее уст, как цветы.

— Должно быть, ребенок он был непростой, — за метила Элен. — Вам, как старшей, было с ним нелегко?

— Еще как, — очень серьезно отозвалась Жюлия. — Не хотел трудиться.

— А успевал ли он по музыке? Прежде чем ответить, Жюлия обмакнула тартинку в чай и откусила от нее.

— Не так чтобы очень. Его преподаватель часто на него жаловался.

Мне казалось, я слышу голос матери. Мальчиком я примерно раз в неделю появлялся перед ярко накрашенными дамами, которых она приглашала на чай, и они точно таким же тоном говорили обо мне, а я стоял перед ними, понурив голову, и мне не терпелось поскорее уйти.