Я тебе не верю! - Долли Нейл

— Выпейте это. — Элизабет не заметила, как они оказались в доме, но через минуту почувствовала себя лежащей на чем-то мягком и обнаружила, что пальцы ее руки сжимают стакан. — Выпейте все до дна.

Ей удалось сделать несколько глотков крепкого напитка, прежде чем она вновь откинулась на мягкую софу. Слезы все еще струились из ее глаз.

— Перестаньте плакать — уже хватит. Вы слышите меня, Элизабет?

Тон его голоса и ласковая теплота прикосновений, когда он взял ее руки в свои, подействовали на нее успокаивающе. Рыдания начали стихать, превратившись в короткие всхлипывания, а затем в беззвучную дрожь.

— Ну вот. Все прошло. Побудьте пока здесь, не уходите, а я схожу за чашкой кофе, согласны?

Элизабет с трудом открыла припухшие веки, смутно сознавая, что выглядит, должно быть, так же плохо, как себя чувствует. Она никогда не умела плакать красиво, даже слезами радости. Ее нос всегда становился красным, глаза опухали, а лицо покрывалось пятнами.

— Простите меня. — Эти слова сопровождались последним, одиноким всхлипыванием. — Я не хотела этого. Я не хотела…

— Это мне следует извиниться. Я был тупым и неуклюжим и говорил о вещах, которых не должен был касаться.

— Нет. — Она посмотрела на него пришибленно, так как нотка раскаяния в его тихом, почти ласковом голосе вновь усилила ее страдание. — Это моя вина. Я не знаю, почему так повела себя. Вы, должно быть, думаете, что я сумасшедшая.

— Элизабет, показывать свои чувства не преступление.

— Знаю. — Хоть бы он надел что-нибудь на себя, мысленно молила она. Элизабет знала, что у французов мало что запрещено, что натуризм обычен на французских пляжах, но в данный момент его полное пренебрежение к своей наготе породило для нее серьезные проблемы, — и он еще хотел говорить о чувствах!

— Нет, вы этого не знаете. Вы как осторожная устрица в море жизни — изо всех сил держитесь за свою раковину.

— А что происходит, когда устрицу вынуждают покинуть свою раковину? — спросила Элизабет. — Она теряет все!

— И это все, что вы чувствуете? То есть, если вы откроетесь, начнете жить опять, вы потеряете все во второй раз?

Он не понимал — она видела, что он не понимал. Но, несмотря на это, он был так близок к истине! Элизабет пристально и с тревогой смотрела на него широко распахнутыми фиолетово-синими глазами.

Филипп медленно покачал головой и вышел из комнаты.

Был ли он действительно озабочен ее чувствами ради нее самой, или все это внимание имело конечной целью затащить ее в постель? — спрашивала она себя. Филипп не делал секрета из того, кем был, и какой образ жизни вел.

Филипп вернулся, неся поднос с кофе, на нем были надеты черные джинсы, но торс оставался открытым, а ступни ног босыми. И хотя вид его мускулистой груди по-прежнему будоражил ее чувства, это было лучше, чем иметь перед глазами все его великолепное тело. Он не проронил ни слова, только передал ей кофе, но Бетти чувствовала его внимательный взгляд на своем бледном лице с того момента, как он вошел в комнату.

Наполнив свою чашку, Филипп уселся рядом с ней, и, когда она попыталась спустить ноги на пол, он помешал ей сделать это, положив руку на одеяло, которым они были прикрыты.

— Не двигайтесь, все нормально.

Его рука осталась лежать на ее ноге недалеко от бедра, и, хотя одеяло препятствовало прямому контакту, прикосновение было обжигающим как огонь. Она ожидала дальнейших расспросов, возможно, продолжения сцены обольщения, но пока они мирно сидели в тихой, уютной комнате, освещенной неярким светом, и он пил кофе молча, очевидно погрузившись в свои собственные мысли.

Его чеканный профиль был от нее лишь на расстоянии фута, и ей доставляло удовольствие смотреть на него. После купания его волосы сбились на лоб непокорными, черными как смоль завитками. Как бы она хотела, чтобы все сложилось иначе. Как хорошо было бы встретить его до Джона, когда она еще не утратила способность верить в любовь и счастье.

Что за мысли приходят ей в голову? Какая разница, когда она могла его встретить, — он всегда был таким, как сейчас. Так же, как и Джон, он никогда не был мужчиной в «домашних тапочках». Сколько раз можно повторять одну и ту же ошибку!

Это умозаключение заставило ее внезапно спустить ноги на пол, сбросив его руку, и затем подняться, не снимая одеяла.

— Я сейчас пойду и переоденусь, если не возражаете.

— Конечно. — Филипп тоже поднялся. В тоне его голоса чувствовалось недовольство, но в глазах промелькнула улыбка. — Вы смотритесь в этом одеяле замечательно, как маленький испуганный ребенок, — сказал он мягко.

— Неужели? — Ей не нравилась его улыбка, ей все в нем не нравилось. Она не могла представить какого-нибудь мужчину, говорившего подобные слова Мирей. Рыжеволосая красавица была женщиной до кончиков ногтей, независимо от того, чем было покрыто ее совершенное тело.

— Элизабет… — И тут его голос изменился, стал низким и глуховатым. Он привлек ее к себе, с нежностью заглядывая в глаза. — Вы согрелись теперь?

— Да… — Согрелась? Она была в огне, ее мысли беспомощно смешались, когда его руки проникли под одеяло и скользнули вдоль ее тела медленным, ласкающим движением, что мгновенно вызвало у нее прилив горячей истомы. Она ждала этого! Мысль пронзила ее словно молния: она ждала этого мгновения, желала его…

— Не знаю, как вы пробуждаете во мне такое желание, — пробормотал он хрипло.

— О, Элизабет…

Их губы соединились, и с этого момента все связные мысли оборвались. Одеяло соскользнуло на пол, но она едва обратила на это внимание, хотя теперь между ними не было никакой преграды, кроме миниатюрного купальника из черного шелка.

Однако теперь это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме безумного наслаждения, которое она испытывала. Поцелуй был долгим и нежным. Его руки продолжали блуждать по ее бархатистой коже. Элизабет чувствовала, как набухают и делаются упругими ее груди, соски становятся твердыми под быстрыми и нежными прикосновениями пальцев Филиппа.

— Я не могу поверить в то, что вы со мною делаете… — Знойный французский акцент добавил очарования его ласкам. — Вы невероятны, невероятны…

Его поцелуи продолжали оставаться такими же обжигающими, когда он, оторвавшись от ее губ, стал целовать шею Элизабет, а затем спустился ниже, туда, где под тонкой тканью купальника напряглись ее груди. Он спустил с ее плеч тонкие бретельки, и ощущение его горячих губ на тяжелых округлостях ее грудей было неописуемо прекрасно.

Она не подозревала, что может испытывать такие чувства. Сочетание яростного мужского натиска и нежной любовной игры превратило ее в одно трепещущее беспомощное воплощение чувственности. Ее пальцы блуждали в его волосах, и, когда он вновь поднял голову, Элизабет осознала, что бормочет прямо ему в лицо какие-то бессвязные мольбы и оправдания. Но сейчас она могла контролировать свой разум так же слабо, как и свое тело. Она была как в дурмане и не имела представления, чем все это обернется. Но вдруг он отстранил ее от себя. Встретившись с его взглядом, она замерла в недоумении.