Обитатели потешного кладбища - Андрей Иванов

– Накормить! – рявкнул Грегуар.

Крушевский отчаянно взметнулся и загудел, все посмотрели на него. Страшно заикаясь, уродуя слова, пережевывая их, он рассказал, что уже начал ходить в один такой пункт, где осматривал больных, заводил больничные карты.

– Бо… Б-б-бо-о… Борегар. Лагерь. Замок.

– Это где?

– Ля Сель-Сен-Клу.

– У нас в Бержераке тоже возник лагерь, буквально из ничего. Стояли пустые бараки, в которых индокитайские рабочие жили, и вот мы слышим русскую речь, а вскоре там славян и всяких братских народностей полным полно. Красная армия уже взяла их под наблюдение, организовали хорошо. Каждый день построения, труд, танцы, спорт.

– Спорт.

– Да, Илья, спорт! Чуть ли не цирк! Каждый день поют. Французы изумляются: русские так много поют, так много поют! Сейчас все дружно в поте лица готовятся к первому мая. Художник рисует советский герб и двухметровое рыло усатого вождя.

– Это только начало, – сказал Игумнов. – Будут сборные пункты по всей Франции. В Германии вовсю идет фильтрация. Сами подумайте, какой удобный момент Европу подмять. А что, зачем делиться, когда так триумфально взяли Берлин? Польшу и Прибалтику они заберут точно. Цель какая? Забыли? Завоевать весь мир. Чтобы превратить в один большой Гулагистан. Вот, – он схватил рукопись и потряс ею в воздухе, – читайте! Надо печатать и раздавать в этих бараках, чтобы знали, куда едут. Всем на улице раздавать. Потому что это – Правда!

– Да, – сказал Вересков, – Анатоль прав. Все это очень серьезно. Того гляди и нас загребут.

– И к стенке, – подытожил Гвоздевич, в голосе его послышался ледяной цинизм, он, казалось, хотел, чтоб его взяли и расстреляли. – И откуда про все это тебе известно, Анатоль?

– Кое-кто есть у меня… Мы собираемся газету открывать. Что скажете? Будете у нас работать? – Игумнов хитро посматривал на всех.

– Я-то не против, – сказал Серж. – Идея хорошая. Только есть один нюанс: разрешительная система. Дозволение из министерства нужно. Ордоннанс Временного правительства прошлого года обязывает[24]. Вряд ли дадут… то, что ты предлагаешь печатать, Анатоль, сочтут антибольшевистской пропагандой, боюсь, что это не пройдет…

– Все это формальности, Серж, ордоннанс нам не помеха. – Игумнов преобразился, его глаза горели. – Придумаем способ, как обойти разрешительную систему, и не такое бывало, и не на такие ухищрения шли!

Он погладил увлажнившиеся ладони, припомнил двадцатые – годы борьбы, годы настоящего подполья, с обысками, арестами, побегами…

Гвоздевич тяжело вздохнул и посмотрел в сторону выхода. Серж вытянул из кармана платок и вытер пот со лба. Грегуар тихонько постукивал тростью: стук… стук… стук… Крушевский завороженно смотрел на Игумнова.

– Ну, мне пора, – сказал я, поднялся, все посмотрели на меня, – вечером на смену заступать…

Грегуар спросил:

– В театр или куда?

– Я на пневматической почте, un facteur tubist, à vos services! – И шутливо поклонился, все заулыбались.

– Под землей или на велосипеде?

– Когда как. Больше под землей. Я уже не в том возрасте, чтоб по улицам носиться.

– Какой ужас!

– Мне нравится. Там хорошо. Прохладно и тихо. Слышно, как по трубам летят послания, с легким мистическим свистом…

Вересков захохотал.

– Ну, поэт!

Серж поднялся, подал Крушевскому сигнал, стали прощаться.

– Насилу место нашли для человека… пока то да се, документы делают, не все ж в гаражах ночевать… на смотрины идем… Ну, нам пора, господа.

– Как! И ты, Илья, уходишь?

Гвоздевич вышел, не прощаясь; в его походке было что-то вызывающее. Кажется, Игумнов это принял на свой счет, он ринулся к дверям, Вересков его обнял и потянул за собой.

– Анатоль, Анатоль, не обращай на него внимания. Господа, приезжайте к нам на пленэр в Бержерак! Ну, просто райский уголок! Природа, тишь, спокойствие. Альфред, поиграешь нам что-нибудь, а? Давно я не слушал, как ты играешь. Славный у тебя Дебюсси выходит.

– Я давно не упражнялся…

Не сговариваясь, мы решили пройтись. Медленно шли по Монпарнасу. Как прежде, было трудно расстаться. Я хотел сказать Сержу, что не поеду с ними в Аньер, но не мог решиться, достал сигарету, пытался закурить. Не получалось. Был ветреный, яркий день. Небо было всклокоченное и какое-то легкомысленное. Навстречу шло много военных с девушками. Серж отставал, останавливался, шарил по карманам, искал бумажку с адресами, именами и номерами телефонов, которую приготовил для Крушевского. Гвоздевич шел впереди всех и грубовато передразнивал Верескова:

– На почте под землей? Какой ужас! А ты, Илья, все там же – ткани? Эх! Приезжайте к нам в Бержерак на пленэр! Видали позера? Поиграй нам, Альфред, славный у тебя Дебюсси!

– Да брось, Илья, – сказал Серж. – Он почти святой по сравнению с Усокиным. Вот это горе. Просто напасть. Ах, вот она. Держи, Саша. Вот тут все мы, и Боголеповы, и Тумановы, все по именам-отчествам, чтоб ты знал, с кем будешь жить, чтоб не потерялся…

Крушевский смотрел на бумажку и тихо благодарил.

– А этот Игумнов! – продолжал Гвоздевич.

– Да что тебе он?

– Монстр!

Серж махнул рукой и ничего не сказал. Гвоздевич продолжал ругаться: «монстр», «маньяк», «психопат»… Я курил и думал об Усокине; мне было интересно, как он пережил оккупацию. Спросил.

– А ты не знаешь? – воскликнул Гвоздевич. – Он объедками питался, могилы копал, гробы грузил. Немцам помогал хоронить заключенных. Вот как он перенес оккупацию.

– Нет, нет, он на гробовой фабрике работал, – поправил Серж.

– А это не одно и то же?

– Ну, нет, Илья, нет.

– Ну и ну, – не выдержал я, – чем человек только не занимался: и тараканов в Константинополе ловил, и гробы грузил! Боже мой, вот так жизнь! Одно страдание…

– Да, – сказал Крушевский, – в гаражах холодно…

– А жил бы он в собственной квартире, – подхватил Гвоздевич, – где-нибудь на Сен-Мишель, плевал бы он на Россию.

– Не соглашусь, Илья, – сказал Шершнев, – Усокин не такой человек…

– Погодите-ка минутку, – безразличный к Шершневу, Гвоздевич отвел за руку Александра в сторону – и от потока людей, что спешили в метро, и от нас с Сержем. Переменившись в лице, он о чем-то просил Крушевского, говорил тихо, но настойчиво, молодой человек растерянно озирался, наконец, сильно гримасничая, он кивнул. Гвоздевич отпустил его и воскликнул: – Тут я вас оставлю, господа. Прощайте! Удачи вам с Боголеповыми! Они добрые люди, животных любят.