Сатанель. Источник зла - Хуан Марторель

Для Армана де Перигора это были самые горькие годы жизни. Он наотрез отказывался верить во все слухи, хотя и не имел полной уверенности в том, что это абсолютная ложь. Он так и не вступил в ряды рыцарей-тамплиеров, не прошел тайной части церемонии посвящения, а значит, не знал, из чего она состоит. «Теперь я этого никогда не узнаю», — с горечью думал он.

Арман тут же безжалостно порицал себя за малейшее сомнение. Он вспоминал годы, прожитые в Храме, рыцарей, с которыми был знаком… Жан де Пуатье, Ги де Сен-Жермен… Всех их настигла инквизиция, и об их дальнейшей судьбе ничего не было известно. Справедливые и мудрые люди — их отличала глубокая религиозность и готовность отдать все ради ближнего, не требуя ничего взамен.

Это произошло несколько дней назад, а именно 19 марта. Крестовый поход против рыцарей Храма завершался, когда Жак де Моле, последний великий магистр ордена, после семи лет заключения и пыток взошел на костер перед собором Парижской Богоматери. Плечом к плечу с ним погиб командор Нормандии Жофруа де Шарни. Этому чудовищному жертвоприношению предшествовали смерти многих рыцарей на костре. Остальных ждала иная участь — пожизненное заключение в подземных тюрьмах, что делало их живыми мертвецами. Вся собственность ордена перешла в руки государства, а сам орден и даже память о нем тщательно стерли с лица земли. И все же остались возведенные ими церкви странной восьмиугольной формы, подобной кресту — символу тамплиеров; они превратились в немых свидетелей человеческого варварства.

Клод Сенешаль заметил, как глаза его друга подернулись поволокой воспоминаний. Он знал, что Арман де Перигор принадлежал к ордену Храма, и если бы не те считанные часы… или дни… его жизнь сложилась бы совершенно иначе. Если бы церемонию посвящения и день ареста тамплиеров поменять местами, и Армана успели бы посвятить в рыцари…

Немного помолчав, врач наполнил свой стакан и сочувственно улыбнулся другу.

— Мой дорогой Арман, никто никогда не ставил под сомнение доброе имя ордена. По крайней мере этого не делали те, кто хорошо знает нашего короля… и тех, кто его окружает. — Он снова замолчал и подвинул другу миску с орехами. — И все же, ты прав, это радостная новость. Хотя ты еще не все знаешь… — перейдя на шепот и несколько раз перекрестившись, Сенешаль не сдержался и улыбнулся. — Перотт рассказал мне, что когда великий магистр взошел на костер и языки пламени охватили его тело, он выкрикнул проклятие, адресованное королю и папе.

Перигор молчал, вопросительно глядя на друга.

— По словам Перотта, свидетели до сих пор трепещут при воспоминании об этом и крестятся, защищаясь от дурного глаза. Когда все думали, что де Моле уже потерял сознание, задохнувшись в дыму, из пламени взметнулся его голос. До этого он не издал ни единого крика, впрочем, как и де Шарни… Все говорили, что для них смерть стала освобождением. Так вот, все отчетливо услышали голос де Моле. «Слушай меня, Филипп, король-изменник, и ты, Климент, папа-нечестивец, не пройдет и года, как я призову вас на Суд Божий! Проклинаю вас!» — Сенешаль сдвинул брови и пристально посмотрел другу в глаза. — Вот что сказал Жак де Моле. По крайней мере так утверждает Перотт.

Париж, 2000 год

Николь никак не удавалось выбросить из головы Рене Мартина… мертвого Рене Мартина.

В понедельник она сидела за столом в своем кабинете и пыталась сосредоточиться на карточках, которые ей передал директор. Речь шла о первой официальной инвентаризации наследия Гарнье, начатой сотрудниками музея, членами семьи и адвокатами, занимающимися этим наследством. Николь достались документы по египетской части коллекции, хотя прилагаемые описания были весьма поверхностными. На каждой карточке значился присвоенный данному артефакту инвентарный номер и краткий текст, где в нескольких словах обозначались основные характеристики предмета. Скудость данных не помешала Николь составить представление о необычайной важности переданной Лувру коллекции. Некоторые экспонаты были ей знакомы по публикациям в прессе, о других она узнала впервые, и нескольких строчек описания хватило, чтобы заинтересовать ее. Действительно, месье Гарнье собрал настоящую сокровищницу, которой он долгое время не желал делиться ни с кем.

Николь отодвинула карточки в сторону и откинулась на стуле. Закрыв глаза, она устало провела рукой по лбу. Сосредоточиться на своем занятии не получалось. Перед ее внутренним взором то и дело возникала фигура Рене Мартина — с выкатившимися из орбит глазами он лежал на полу. Николь не понимала, почему в таких подробностях видит картину, которая, вне всякого сомнения, является лишь плодом ее воображения. Хранитель лежал на животе в совершенно незнакомой ей комнате. Его голова была неестественно вывернута в сторону. Глядя на его лицо, Николь с пугающей точностью могла рассмотреть все ужасные подробности: открытый в жуткой гримасе рот, вывалившийся язык, вытаращенные и уставившиеся в пустоту глаза, встрепанные волосы. Крови не было. Присмотревшись внимательнее, на участке шеи, не прикрытом воротником рубашки, Николь увидела фиолетовую борозду, рассекавшую бледную кожу.

Это видение преследовало ее с ночи субботы, когда она впервые спала в доме в Сен-Жермен-ан-Ле. В субботу днем из Парижа выехал грузовик с вещами Николь. В этом же грузовике ехала и сама девушка. В Сен-Жермен-ан-Ле ее встретили Татьяна Барбье и домработница Мари, которая пришла, чтобы помочь квартирантке с переездом. Как только девушка вошла в дом, ощущение тепла в голове, на которое она обратила внимание еще в первый приезд, вернулось. Впрочем, сегодня Николь было не до того. Около двух часов дня женщины решили сделать перерыв, хотя практически все уже находилось на своих местах.

— Давай пообедаем, — предложила мадам Барбье. — Сегодня я попросила Мари приготовить что-нибудь особенное. Должны же мы отпраздновать твой переезд, дорогая. А пока она возится на кухне, мы можем расположиться в саду с аперитивом.

Николь опять изумилась царящей в этом доме чистоте. На подносе, который Мари вынесла в сад, стояли миски с морковными палочками, сырным соусом, крошечной редиской и жареным картофелем. Принесла она и две маленькие льняные салфетки и хрустальный кувшинчик с удлиненным горлышком, в котором стояла гвоздика.

— Я обожаю цветы, — сообщила мадам Барбье. — Они утешают тех, кто грустит, и составляют компанию, когда нам одиноко. — Она с улыбкой посмотрела на Николь. — Что ты будешь пить? У меня есть изумительный херес.

После обеда Татьяна сказала, что ей необходимо отдохнуть, и удалилась к себе. Впервые Николь осталась одна в этом доме. Это было приятное ощущение. В одиночестве она сидела с чашкой кофе в руках в гостиной, наблюдала за пробивающимися сквозь занавески лучами солнца и прислушивалась к доносившимся из кухни приглушенным звукам. Там хлопотала Мари. Все производило впечатление полного покоя и умиротворенности.

Затем она поднялась в свою квартиру, чтобы закончить раскладывать вещи. Распахнув настежь огромное окно, девушка подставила лицо хлынувшему в комнату ласковому и в то же время свежему весеннему воздуху. Она расположилась на диване и включила телевизор, но ее мысли очень быстро вернулись к событиям вчерашнего дня, к тому моменту, когда она узнала, что Рене Мартин убит.