Данте Алигьери и театр судьбы - Кирилл Викторович Сергеев

жанра адских видений и метафорических описаний сознания, но и любых символических описаний. Мы находим аналог дантовского «персонализма». К сожалению, эта аналогия не приближает нас к пониманию того реального статуса, которым могла обладать «Комедия» – трудно что-либо сказать и о статусе рассматриваемого нами центральноазиатского «хождения в ад», «предсказывавшего» посмертную судьбу людей, которых наверняка помнили в момент создания текста.

Есть еще одна странная параллель с «Комедией» – «История Чойджид-Дагини» использовалась как «сценарий» для мистерии Цам – священного представления, разыгрывавшегося при монастырях и храмах. Конечно же, текст Данте – не сценарий средневекового «мираколо». Представление разыгрывается в пространстве текста и в сознании читающего. Путешествие в себя – само по себе уже проникновение во «внутренний театр». Представление, вынесенное вовне, на монастырский двор, – всего лишь мнемоническое действо, средство зрительного запоминания. «Мистические комедии» – сценарии, не требующие физической постановки и театральной праздничности; они разыгрываются в человеческом сознании, ибо нуждаются только в одном – в единстве актера, сцены и декораций.

Однако несмотря на свою дидактичность и «профанность», «видения ада» приоткрывают перед зрителем самую сущность тибетских путешествий во внутренний мир: в текстах постоянно напоминается, что все виденные ужасы, суд Эрлик-хана и даже само царство мертвых – иллюзия, фантомы, возникающие перед человеком, не освободившим своего сознания от толпы образов несовершенного мира. То, что казалось скрытыми, «эзотерическими» символами, при рассмотрении тибетского «театра памяти» оказывается лишь промежуточной стадией между профанным изложением учения (народные «хождения в ад») и высшей ступенью учения, провозглашающего иллюзорность обоих миров и всей совокупности населяющих их образов.

Наконец мы подошли к тексту, ради которого охотники за мыслительным опытом преодолели все метафорические лабиринты загадочных сочинений о путешествии в себя. Неясные образы теперь обретут прозрачный смысл, и можно будет реконструировать и назвать то, ради чего я сравнивал тексты различных культур. Я говорю о тибетской «Книге Мертвых»[34].

Метафорически она намного беднее большинства рассмотренных текстов. Перед нами не философской трактат, не поэтическое описание индивидуального опыта, не мистериальное сочинение. «Книга Мертвых» – практическое руководство для контроля над собственным сознанием и порождаемыми им образами в момент наивысшей опасности для человека. Ее автор отбросил метафорические покровы, чтобы утвердить «психическую» природу появляющихся перед человеком божеств и духов. Весь тибетский пантеон содержится в человеческом сознании, фигурки божеств «маркируют» различные участки мозга, подобно тому как этрусский пантеон располагался на гадальной печени. Следуя руководству «Книги Мертвых», человек как бы вызывает духов-помощников, способных изменить его посмертную судьбу, и основная задача его – узнать, вспомнить облик этих божеств и обратиться к силам, скрытым в самом человеке под личинами этих благостных и гневных масок.

То, что объединяет различные части «Книги Мертвых», даже условно нельзя назвать сюжетом. Это, скорее, единое движение, неудержимый процесс разматывания нити жизни, стремительный порыв нисхождения в пропасть, к примитивным, зачаточным формам жизни, к грядущему рождению, неотвратимо приближающемуся по мере ослабления, уставания человеческой памяти, неспособной больше узнавать спасительные образы. «Книга Мертвых» – история нисхождения человеческого сознания в ад бессознательных, беспамятных форм, сага угасания интеллекта. Процесс этот – прямая противоположность эмбриогенезу. С высоты своего опыта существования человек падает в пропасть примитивной формы, и единственное, что способно его спасти – это вспоминание образов, активирующих его интеллект и не дающих ему раствориться в пустоте. Пропасть открывается не только смертью (это самый крайний и физически безнадежный случай), но подчас жизненные обстоятельства могут лишить человеческое сознание опоры, подтолкнуть его к отчаянию, когда «правый путь потерян» и единственное, что остается человеку, совершающему вынужденное путешествие в себя, иначе говоря, падающему в пропасть, – это удержаться за образы памяти, «подняться по нейронным канатам к жизни».

«Книга Мертвых» описывает вынужденное путешествие в себя. Это очень существенно, ибо такое путешествие – не прихоть, не произвол любознательного сознания, но жизненная необходимость под угрозой падения в ад низших форм существования – иначе говоря, безумия и смерти.

Чтобы представить себе смысл «Книги Мертвых», необходимо увидеть то театральное представление, что разыгрывается на ее страницах. В момент смерти перед человеком – пустая сцена, залитая ослепительным божественным светом. Если человек сможет войти в этот свет и слиться с ним, то для него наступит полное освобождение. Если же у него не хватает сил, перед ним вторично появляется божественный свет, уже менее яркий. Если же человек снова не в силах слиться со светом, то перед ним на сцене начинает разыгрываться странное театральное представление, единственным актером в котором является он сам. Сознание человека дробится, образуя, с одной стороны, его двойника, «духовное тело», с другой стороны – множество божеств и духов, способных привести фигурку двойника к полному освобождению от иллюзорной реальности.

Итак, двойник начинает свое движение. В течение первых шести дней перед ним появляются милостивые формы божеств, к которым двойник может обратиться с молитвой о спасении, и одновременно путешественник видит тусклый свет, исходящий от шести миров, где он может обрести перерождение: миров девов, асуров, людей, животных, прет и ада. Если он не прельстился открывшимся светом и движется дальше, вглубь этой воображаемой воронки, навстречу рождению, то перед ним предстают гневные формы божеств. Облик их ужасен, но если странник обратится к ним с молитвой, то обретет избавление. Если же двойник не последовал благим путем, то он предстает перед загробным судом, и владыка мертвых определяет его участь согласно совершенным человеком при жизни добрым и злым деяниям, но даже во время этого суда человек может обрести спасение, если вспомнит, что все предстающее перед ним – иллюзии его собственного сознания.

Таков путь двойника к низшим формам существования. Драматичность этого пути – в бесконечной цепи неузнаваний, ошибок и неловкостей. Зритель наблюдает, как герой движется к неминуемой гибели, следуя своему пути – заслугам и грехам прошлых перерождений. Однако эта драма, изложенная с логической бесстрастностью – путь худшей участи человека. Неумолимость нисхождения столь же иллюзорна, как и само нисхождение: стоит человеку лишь вспомнить, что все происходящее с ним – иллюзия и возникающие перед ним образы – лишь символы его сознания, ключи, открывающие в нем потаенные источники мыслительных и психических сил, и адское видение пропадет, человек обретет спасение, а с ним – единство своего сознания. Человек легким движением отомкнет кукольный сундучок своего воображения и уложит туда тряпичные марионетки благих и гневных божеств, духов, игравших на музыкальных инструментах из человеческих костей, и самого властителя смерти, и, наконец, скроет там и своего кукольного двойника, дрожавшего на ниточках страха перед игрушечными чудовищами и богами.

Мы вновь оказались в театре памяти, но теперь главная цель представления стала иной –