Звезда Одессы - Герман Кох

— Мы договорились очень давно, — сказала она поразительно спокойным тоном; такое же спокойствие, наверное, царит в здании, откуда только что эвакуировали людей после сообщения о возможном заминировании. — В пятницу я напомнила тебе еще раз. И теперь ты болен. В прошлый раз ты тоже заболел. Я не стану еще раз звонить и отказываться: твое отсутствие будет слишком заметным. Ты просто примешь несколько таблеток парацетамола и пойдешь со мной. Нельзя так меня подводить.

Я попытался взглянуть ей в глаза, но она смотрела куда-то мимо подушки.

— Я не пойду, — сказал я. — Сегодня я не в состоянии есть стряпню Ивонны и слушать треп твоего брата.

Я подумал, что Кристина выплеснет горячий кофе мне в лицо. В глубине души я и сам был бы не против горячего кофе в лицо. Обычно после выплескивания горячего кофе семейные ужины сразу отменяются. Я вспомнил руки Ивонны: она надевала деревенские рукавицы и вытаскивала из духовки блюда, либо пригоревшие, либо полусырые. Несъедобное кушанье лежало на буром деревенском противне, который она купила по случаю где-то в Дордони у «очень милого беззубого старичка»; давным-давно я еще находил известное удовольствие в том, чтобы после первого куска слишком громко говорить «Как вкусно!», а потом обстоятельно интересоваться рецептом, между делом подмигивая Кристине. Но то было давным-давно.

А теперь я разглядывал лицо своей жены.

— Посмотрим, как буду чувствовать себя вечером, — сказал я.

Какая-то часть меня хотела бы никогда больше не ужинать у шурина и его жены, но была и другая часть, которая находила в этом кайф и желала все увидеть вблизи. Эта же часть раньше выспрашивала о точном составе и способе приготовления блюд, давая определенное утешение людям, которые не сумели ничего добиться в жизни. Та часть меня самого, которая нуждалась в утешении, изо всех сил постаралась бы все-таки сопровождать жену сегодня вечером на ужин к ее брату и невестке.

Тем временем в дверном проеме появился Давид. Волосы его свисали на лоб мокрыми прядями. Я даже не видел, открыты были его глаза или закрыты.

— Крюсли кончились, — доложил он.

Кристина заглянула в свой кофе.

— Я скоро спущусь, — сказала она.

Она подождала, пока Давид не выйдет из спальни. Несколько месяцев назад у него появилась подружка: миленькая, но ужасно тоненькая девочка, которая иногда приходила с гитарой. На прошлой неделе она впервые осталась у нас поесть. За ужином дети под столом держались за руки, а сразу после десерта пошли наверх; вскоре из комнаты сына донеслись звуки гитары. И ее голос. Помню, я включил телевизор, чтобы посмотреть новости, но сразу убавил звук. Не знаю, чью песню она пела, в любом случае — американскую: что-то из пыльного угла Америки, без горизонта, с уходящей в никуда дорогой и чертополохом, сонно колышущимся над асфальтом. Мне вспомнился жест, которым она за едой убирала за ухо тонкие льняные волосы, ее миловидное личико, ее голос, то, как она смущенно бормотала, все время обращаясь ко мне на «вы», хотя я настоятельно просил называть меня «просто Фредом». Я подумал о том моменте, когда начинается любовь; и о том моменте, когда любовь заканчивается.

— Значит, я могу на тебя рассчитывать? — спросила Кристина.

— Посмотрим, как буду чувствовать себя вечером, — повторил я, но что-то в моем голосе должно было подсказать ей: вечером я буду чувствовать себя достаточно хорошо.

У меня вдруг возникло желание притянуть жену к себе через изножье кровати. Чтобы она меня утешила. А если это невозможно — чтобы утешиться самому. «Успокойся, — сказал бы я, положив руку на ее щеку, чтобы медленно взъерошить ей волосы, — мы еще тут».

В этот момент жена залпом допила кофе из кружки и пошла к двери. Там она еще раз обернулась.

— Родители тоже придут, — сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало естественно. — Они сегодня возвращаются из Франции и будут рады тебя видеть.

Я закрыл глаза. Сначала я увидел только черные пятна, а потом — длинный ряд мусорных мешков на краю тротуара.

— А Фатима придет в половине десятого, — добавила жена. — Ключ у нее есть.

— Фатима? — переспросил я.

Но ответа не последовало, а когда я открыл глаза, то увидел, что жена уже плотно закрыла за собой дверь спальни.

Мусорные мешки все еще стояли на краю тротуара. С одной стороны, это были те же самые мусорные мешки, с другой стороны — нет; они казались больше и тяжелее, чем обычно, а мусоровоза все не было видно. До меня не сразу дошла страшная правда. Мусоровоз больше не приедет! Мусоровоз уже был! Мусоровоз проехал мимо и не забрал эти мешки, или еще хуже: мешки оказались слишком большими и тяжелыми для обычного мусоровоза, и их не заберут ни на следующей неделе, ни неделей позже.

Задыхаясь и хватая ртом воздух, я рывком поднялся в постели, столкнув с тумбочки стакан с водой; за запотевшим окном виднелось солнце в ярко-голубом небе. Я медленно опустился навзничь. Волна жгучей блевотины поднялась чуть ли не до самых глаз, а потом опустилась обратно, к нижним частям тела; подушка была пропитана ледяной влагой, словно кто-то разом выплакал свою многолетнюю горесть.

«А где лошадь? — промелькнуло у меня в голове. — Куда делась скачущая рысью лошадь?»

Я закрыл глаза, но сон не возвращался. Слышались голоса, шедшие, казалось, издали. Когда я снова открыл глаза, голоса не исчезли; они доносились снаружи — точнее, снизу, из сада.

Я поднялся на колени и оперся локтями о подоконник. Затем протер пальцами запотевшее стекло и стал смотреть в образовавшуюся дырочку.

Госпожа Де Билде стояла возле увитого виноградом сарайчика в глубине сада. На ней были голубые домашние тапочки и цветастый коричневый фартук, завязанный на талии. Из открытой двери сарайчика наполовину высовывался женский зад, обтянутый потертыми джинсами; я расширил дырочку и повернулся ухом к окну, но разобрать, что госпожа Де Билде рассказывала высунутому из сарайчика заду, было трудно. Потом из сарайчика показалась рука с граблями. Госпожа Де Билде яростно затрясла головой. Слева внизу появилась пятнистая собака; она пошла к своей хозяйке, обнюхала нижний край ее фартука и просунула морду через дверной проем внутрь сарайчика.

Оттуда снова показалась та же рука, на сей раз державшая зеленое пластмассовое ведро, которое весело покачивалось на солнышке. Госпожа Де Билде крикнула что-то — мне, за закрытым окном, послышалось: «смеют зайцы, не теперь». На газон бросили метлу, затем несколько пластиковых бутылок с моющими средствами. Наконец из сарайчика вылез весь зад; он проделал это, совершив ряд коротких рывков, наподобие едущего задним ходом грузовика, водитель которого лишен полного обзора через наружные зеркала. Собака отпрыгнула назад и стала смотреть с безопасного расстояния, склонив голову набок.

Я дважды собственными глазами видел дочь госпожи Де Билде и помнил, что тело ее было изнурено избыточным весом, а лицо выпирало во все стороны, словно изнутри его надули насосом; кожа на лице болезненно лоснилась; казалось, к некоторым его участкам кровь никогда не приливает, но с ними соседствовали красные пятна и лиловые точки, будто вследствие избыточного давления кровь искала выхода и сосуды лопались.