Удар блокируют ударом - Сергей Кулаков

Марта тем временем чисто по-женски осваивала территорию. Обнаружив кухню, ванную и спальню, она объявила, что здесь «ничего». И тут же приказала Роману принести ее вещи из багажника.

«Хуже всего то, – думал Роман, вытаскивая из багажника „Мерседеса“ тяжелый кожаный чемодан, – что она мне ужасно нравится. И я бы с удовольствием пожил с ней здесь недельку-другую, а не мчался завтра сломя голову в Польшу. И она, должно быть, это чувствует и „ездит“ на мне как хочет».

Он принес чемодан и тут же получил выговор за то, что слишком небрежно швырнул его на диван.

Удерживаясь, чтобы не грубить – и тем самым лишний раз расписываться в своей уязвимости, – Роман сказал, что сейчас он уезжает в Париж.

– Зачем? – испугалась Марта.

Ресницы хлопнули, пухлые губы и узкий подбородок беспомощно дрогнули.

– Надо сделать вам паспорт. Для этого я должен встретиться с одним человеком.

– Я поеду с вами.

– Нет, Марта, это исключено, – твердо сказал Роман, хотя при виде этих губ и глаз нужной твердости отнюдь не ощущал.

– Но как вы меня оставите здесь? – Она развела руками, отчего стала еще трогательней.

– Ничего, – хмурясь, сказал Роман. – Место тихое, вы сами видели. Запретесь и ляжете спать. А через два часа я вернусь.

– Хорошо… Я подожду.

Ее покорность подействовала на него с такой силой, что он начал разжигать камин, чтобы как-то отвлечься. Наколотые дрова лежали ровной поленницей, на них – специальные каминные спички. Дрова занялись сразу, затрещали веселым, пахучим огоньком.

– Ну вот, – сказал Роман, – так вам будет теплее.

Марта кивнула, с ногами сидя в кресле. Такая нежная кошечка. Только подойти и взять.

– Марта… – облизывая внезапно пересохшие губы, сказал Роман.

– Да? – подняла она тонкие брови.

– Мне надо сфотографировать вас. Для паспорта.

– Пожалуйста.

Она не стала переодеваться или суетливо поправлять прическу и макияж. Просто села ровнее и позволила Роману дважды себя сфотографировать.

– Все, – сказал он, – через два часа я вернусь. Вы устали. Будет замечательно, если вы ляжете спать.

– Нет, – покачало она головой. – Я все равно не усну до вашего возвращения.

Это прозвучало почти как признание в любви. У Романа заныло внизу живота.

– Но… тогда включите телевизор.

– Это ни к чему. Я просто посижу в одиночестве. Вы не могли бы открыть бутылку вина? Там, на кухне, есть, я видела.

– С удовольствием, – пробормотал Роман, ретируясь на кухню.

В настенном шкафчике в самом деле стояло несколько бутылок.

Ай да Мишель! Нарочно все это устроил? Вполне возможно. Что значит – в Париже живет человек.

– Белого, красного? – крикнул Роман.

– Белого.

Он откупорил бутылку, нашел бокал и вернулся в гостиную. Марта мечтательно глядела в огонь, на ее лице застыло выражение легкой грусти.

«Вспоминает что-то, – думал Роман, наливая вино, – или кого-то?»

Сие последнее соображение было почему-то неприятно. Хотя – какое ему дело?

Марта ласково взглянула на него, взяла бокал.

– Благодарю. А вы?

– Извините, пока не могу… – потупился Роман.

Вдруг он подумал, что очень похож сейчас на лакея, которого госпожа решила поощрить за службу. Это несколько его отрезвило.

Впрочем, ненадолго.

– Понимаю, – сказала Марта. – Хорошо, тогда выпьем вместе, когда вы вернетесь.

– Непременно, – горячо пообещал Роман.

Захватив фотоаппарат, он попросил ее запереть дверь на внутренний засов и помчался в Париж.

«Туда-сюда ходу – всего ничего, – думал он, гоня по обсаженной тополями дороге. – Обернусь за полтора часа. Мишель человек деловой, с ним вопрос решится быстро. А если она меня дождется, – а почему бы ей не дождаться? – то впереди у нас целая ночь…»

Тут перед мысленным взором Романа начали разворачиваться такие перспективы, что он едва не перепутал направление, выскочив на парижское шоссе. Но, определившись с направлением, занял третью полосу и стрелой понесся к Парижу.

Езда по ночному городу – сплошное удовольствие. Ни тебе пробок, ни толпящихся пешеходов, ни нудных светофоров. Широкие улицы, причудливо освещенные здания. Ощущение такое, будто свободно паришь среди притихших громадин и застывших скверов.

Пребывая в неком сонно-восторженном состоянии, Роман промчался без единой остановки по улицам Парижа – как станцевал – и остановился у одного из мостов через Сену.

Поставил верный «Ситроен» у обочины, двинулся пешком вдоль парапета. Тени от деревьев слегка колыхались под ногами, река искрилась и блестела в свете фонарей.

По Сене, как раз напротив Романа, шел белый речной трамвай, вез охочих до ночных развлечений туристов. Играла музыка, невидимая женщина звонко хохотала на верхней палубе.

Внизу, на граните, у самой воды, Роман заметил какое-то движение. На минуту задержавшись (до встречи оставалось пять минут), полюбовался, как кучка клошаров распивает вино прямо из бутылок. Красиво! Еще одна парижская достопримечательность. Живописные лохмотья, широкие жесты. Что-то во всем этом было, бесспорно, театральное.

С пароходика шумных бродяг фотографировали туристы, и те, отлично зная об этом, позировали еще старательнее.

Пройдя еще немного, Роман отыскал взглядом скамью, стоящую слева от ступеней, ведущих к воде. На скамье сидел неприметный мужчина, курил.

Роман направился к нему. Усы, кепку и кожанку он давно снял. Сейчас на нем был темный костюм и синяя рубашка. В левой руке – свернутая трубкой газета.

Он сел в метре от мужчины. Мишель Петен – а это был он – повел равнодушным взором, отвернулся.

– Простите, мсье, вы курите американские сигареты? – произнес Роман свою часть пароля.

– Нет, это сигареты французские, – негромко отозвался Мишель.

Он повернулся к Роману, пристально посмотрел на него.

Глянул повнимательнее и Роман на своего помощника. Ничем не примечательное лицо, поджатые губы, острый носик, пухлые щеки. Разве что глаза – прищуренные, неуловимые – говорили о том, что этот человек не так безобиден, как кажется на первый взгляд.

– Давайте фотоаппарат, – сказал Мишель.

Роман достал из кармана и положил на скамью плоскую «мыльницу». Мишель молча упрятал ее в свой карман.

– Ваши данные у меня есть, – сказал Мишель. – Завтра здесь же в одиннадцать часов получите паспорт и билеты до Варшавы. Поезд отправляется в семнадцать тридцать.