Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943-1945 гг - Евгений Фокин

На отдельных участках подходы к обороне противника в районе рудника затруднялись наличием провалов и обрушений. Они возникли над пустотами, которые появились в процессе многолетней добычи руды. Так как пустоты были обширными, кровля над ними оказалась ослабленной и не могла выдержать большого давления верхнего лежащего над ней слоя грунта. В процессе деформации кровли на поверхности земли появились провалы. Во время дождей, снеготаяния края их осыпались, провалы росли. В плане они вырисовывались огромными воронками или уступообразными структурами продолговатой формы. Нижние части воронок полого опускались к центру и терялись в бездне.

Будучи осведомленными о происходящих процессах, немцы использовали эти участки обрушений как труднопреодолимые естественные препятствия перед своими траншеями. Казалось, что вся их оборона спряталась, притаилась среди руин шахтных построек, груд пустой породы и вздыбленного, исковерканного взрывчаткой железобетона.

— А почему бы нам не попытать счастья на этом участке? — советовался Дышинский с нами. — За этими провалами они сидят как за каменной стеной, рассчитывают на свою безопасность. Бдительность здесь у них, по-моему, не на высоте. Советую к этому месту присмотреться, но соблюдать осторожность. Зря не мельтешить.

С этого момента за этим районом было установлено круглосуточно е наблюдение. Так проходил день за днем. Во время ночного наблюдения по вспышкам выявили пулемет, который находился на краю кромки обрушения у полуразвалившейся стены кирпичного здания. Днем пулемет не использовали, его убирали, а по ночам из него вели огонь. План проведения этого поиска группой в составе семи человек, не считая саперов, был не только тщательно разработан, но и отрепетирован нами, сначала днем, а потом ночью. Едва за ломаной линией горизонта померкли последние отблески вечерней зари, мы были уже на переднем крае. На этом участке местности после неоднократных посещений мы чувствовали себя старожилами.

Взвесив еще раз всю ситуацию, командир решил действовать не откладывая. Последний перекур, последние напутствия, и командир, наконец, как бы подводя черт у по до все решенное, тихо произносит:

— Пора, ребята! Предупреждаю, — напутствовал взводный, — если хоть часть группы спустится в провал незамеченной, а остальной этого не удастся — поиск продолжать. «Язык» нужен как воздух.

Первым без спешки и суеты за бруствер поползли Неверов, за ним Канаев, Шапорев, Юсупов… Последними траншею покидают саперы.

Ветер играючи разогнал по небу последние облака и обнажил мерцающие, дрожащие над головой звезды. Все говорило о том, что ночь будет не из теплых.

Из-за пронизывающего, порывистого ветра не хотелось даже вылезать из обжитой траншеи.

А передний край жил своей обычной жизнью. Почти непрерывно взлетали ракеты, освещая мертвенно-бледным светом нейтралку, уже терявшуюся в вечерних сумерках, отчего снег на ней становился то светло-голубым, то желтым. Изредка, как из бочки, по-видимому из укрытия, дудукал крупнокалиберный пулемет. С легким шелестом над головой проносились мины, и хлопки их разрывов методически, слабым эхом потрясали окрестность. Стрелки часов приближались к семи. По распорядку через час у немцев должен начаться ужин. Надо было использовать этот момент. А мы пока ползли. Ползли друг за другом так плотно и так медленно, что ползущий сзади постоянно касался сапог товарища, находившегося впереди. До чего же ровная местность! Даже лежа, при косом освещении ракеты, глазом не удается зацепиться за какую-либо неровность. «Не дай Бог заметят, опять будет провал, — напряженно думаю, втискивая себя в холодный сыпучий снег, — да и нам несдобровать». И так метр за метром по-пластунски приближаемся к провалу. То ползем с величайшей осторожностью, то лежим. Я лежу не шелохнувшись, но краем глаза зорко наблюдаю за происходящим поблизости. Внимательно наблюдаю и за противником, и за действиями товарищей. Снова вверх лениво поползла ракета, вот она повисла на парашютике и, подхваченная порывом ветра, быстро скрылась у нас за спиной. Пронесло. Снова ползем вперед. Вот, наконец, и долгожданный провал. Осторожно скатываемся друг за другом вниз и замираем за его выступом. Теперь мы в укрытии, хотя соседство с зияющей слева ямой нас и не особенно радует.

Та… та… та… — застрочил «дегтярь» правее нас. Чив… чив… чив… — откликнулся какой-то вражеский автоматчик. Затем к нему присоединился еще один. С той и другой стороны заметались над нами трассирующие пули. Забеспокоились, занервничали немцы. Но скоро стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась. Слева близко вспыхнула и поползла, карабкаясь вверх, ракета. Описав кривую дугу и озарив местность холодноватым зеленым цветом, она с шипением упала впереди нас. Поплыл в воздухе витиевато извивающийся, растрепавшийся на десятки частей шнур дыма. Ракета на этот раз позволила более четко и явственно рассмотреть немецкие позиции с близкого расстояния.

Поползли дальше. Наконец, заговорил и «наш» пулемет. До него теперь метров сорок — пятьдесят, но самых решающих. Он изредка бьет коротким и очередями, а мы лежим, наблюдая, как с его дульца срываются огненные всплески. Мы лежим на склоне воронкообразного провала, плотно прижавшись друг к другу. Лежу рядом с Юсуповым, который, как и я, изучающе вглядывается узкими глазами — злыми щелочками на скуластом лице — в развалины строений.

Есть ли мины в провале — нам не ведомо. Надо проверить. Наступает очередь саперов. Они выдвигаются и ползут вперед. Я не вижу, что и как они делают. Но я всеми клетками тела, почти зримо, ощущаю, как их сильные, но по-женски нежные и чуткие пальцы заняты опасной работой. На ощупь, скорее по интуиции, они ищут, находят и обезвреживают мины. Их память цепко держит — где и когда, до чего и в какой последовательности касаться, вывертывать и извлекать. Они работают, а мы ждем, затаившись в неровностях провала. Долго, очень долго тянется время, когда ждешь, лежишь и ждешь. Настороженное ухо невольно ловит малейшие звуки. Всякие мысли в такой момент начинают роиться, тесниться в голове. Кажется, лежишь целую вечность. А тут еще холод набрасывается и стискивает мертвой хваткой.

Наконец, саперы докладывают о проделанном проходе. Группа ползет дальше.

— А не рискованно? — зашептал я в самое ухо Дышинскому, когда проползал мимо. — Того и гляди, в шурф сыграем, костей не собрать.

— Иного выхода нет, — резко ответил взводный, — на это и ставка. Здесь нас не ждут. Ползем по склону провала ближе к стенке, по-кошачьи приближаясь к пулемету. Движения медленны, пластичны и осторожны. Здесь не разбежишься. Даже сквозь круговерть поземки четко различаю впереди бесформенные нагромождения кирпича, бетона и металлических конструкций неопределенной формы. То ли порода, то ли снег под нами предательски сползает вниз. Железный хлам, который попадается нам под снегом, постанывает, поскрипывает. Порывистый ветер раскачивает из стороны в сторону висящую непонятно на чем арматуру, которая периодически тягуче-жалобно скрипит, а где-то сбоку хлопает, скребет рваное железо. Производимый шум нам на руку. Но у меня на душе от такого скрипа становится слякотно и тоскливо. По-прежнему воет, бьется об ощерившиеся развалины ветер. В провале, по склону которого мы ползли, он вообще неистовствует — крутит и бросает в лицо мелкую пыль и жесткий колючий снег, подхваченные где-то с терриконов. Донимает и мороз. Он безжалостно лезет под телогрейку, хватает за ноги, леденит тело. Сейчас бы погреться, прижаться к теплой деревенской печке. Но единственное, что мы можем себе позволить, чтоб не закоченеть совсем, — это пошевелить одеревеневшими пальцами, передернуть плечами. Ползем снова. Ближе, еще ближе. Поднимаю голову вверх, хочу осмотреться, а перед собой вижу пулемет.