Любовь под зонтом - Иринья Коняева

— Опоздали на занятия, пришлось ждать следующий час, а при мелких не хочу говорить. Короче, я тут кой–чего узнал. Тебе тоже мать лечит, что она работает на двух работах и дико устаёт, поэтому на тебя свалила всё: и дом, и мелкотню?

— Ну да. — Настя напряглась. Борька всегда говорил «лечит», если был дико зол на враньё.

— То–то я думаю, чего ты такая покладистая, ни слова матери против не скажешь. Не оч на тебя похоже. Да и я тоже вёлся на этот поролон. Систер, суть в том, что она уже почти год работает только на старой работе своей, до четырёх. А деньги на содержание дома и на малых ей даю я.

— Капец, — только и нашла, что сказать Настя.

— Сам случайно узнал. Ехал от Наташки, думал с работы её забрать. Телефон сел. Ну, думаю, тут пройти–то два метра. Зашёл, а она, оказывается, давным–давно не работает там. Прикол, да?

— Угу.

— Короче, я ей сегодня с утра высказал всё, что думаю, когда она начала истерить про твой загул клубный. Помогать матери, конечно, надо, я не спорю, но не надо брать на себя всю её работу домашнюю. Ты поняла? У тебя сейчас диплом и ты будешь заниматься им. Я ей прямом текстом сказал, чтобы малых на тебя не вешала: ты им, в конце концов, не мать, а кое–кто слегка оборзел.

Боря говорил непривычно многословно, и Настя поняла — у брата давно накипело. Она действительно незаметно взвалила домашние обязанности на свои плечи, да и братьев тоже. И это было порой невыносимо тяжело.

Когда к ним переехал Борька, стал командовать направо и налево, Настя сперва взбесилась: и уборки, и готовки прибавилось, плюс любимый братец ещё и жизнь её контролировать стал активнее. А ведь получается, именно тогда мама и ушла с работы. Боря давал ей достаточно денег, небось и не считал, сколько. Чисто по–мужски. Попросили — дал, не особо задумываясь, на какие нужды.

— … хорошо устроилась, — закончил монолог Борис.

— Слушай, у меня вопрос: а где она проводит вообще всё оставшееся время? Она ведь поздно домой приходит всегда.

— О том и речь.

Брат прочистил горло и умолк, наверняка думая о том же, о чём и она.

— Блин, Борь, как мне вообще домой теперь идти, чтобы не разругаться с ней вдрызг? Если она мне что–то скажет, я не выдержу. — Настя и сейчас едва сдерживала слёзы. Она всегда была сдержанной и сильной, старалась не вспыхивать, но то, что касалось семьи, всегда задевало, ранило глубже, больнее.

— Я тебе звякну или напишу, как дома буду.

Дима делал вид, что сидит в телефоне, но на самом деле внимательно слушал разговор, периодически поглядывая на расстроенную подругу. Когда Настя ушла в кухню и зашумела посудой, он понял, для чего эта уловка — скрыть слёзы.

Он едва сдержал себя, так ему хотелось пойти, обнять, утешить. Но нельзя. Пусть лучше выплачется. Его Настя, гордая, сильная Настя, примет любые попытки успокоить как признак жалости и оскорбится.

Она плакала недолго, минут пять, может, чуть больше. За эти бесконечно долгие, просто–таки резиновые минуты он едва не сошёл с ума. Он знал её, хорошо знал. Понимал: нельзя, ни в коем случае нельзя идти на поводу у чувств, надо сделать так, чтобы ей стало легче. Ей, а не ему. И он терпел. Изо всех сил терпел, чтобы не прижать к себе, не запереть в золотой клетке без проблем и забот, не стереть слёзы поцелуями, не расслабить напряжённые от стресса мышцы ласками.

Поэтому он просто крикнул, когда шум воды и звяканье чистой и до мытья посуды стих:

— «Шерлок» начался, будем смотреть?

И она ответила спокойно, как ни в чём не бывало:

— Конечно! Обожаю его!

Глава 12

Настя сидела на узкой деревянной лавке, по уши закутавшись в мягкий плед с не очень приятным запахом автомобильных масел, который раскопала в багажнике, и смотрела на Диму. В отличие от неё он не мёрз — его грели две девчонки, вольготно рассевшиеся у него на коленях и обнимающие с двух сторон. Ритка поила его горячим чаем с лимоном и двумя ложками сахара, а Лена держала бутерброд с колбасой и следила, когда он прожуёт предыдущий кусочек, чтобы накормить «бедненького–голодненького мужчину».

«Вот как он это делает? Как? — недоумевала она. — Две девушки! И ладно бы, какие–нибудь посторонние! И ведь скажет: «Поехали ко мне», они обе так и сделают! И мы их даже не смутим ни капельки! О времена! О нравы!»

— Не пялься так, а то все подумают, что ты его ревнуешь, — посоветовала Маришка, усаживаясь рядом с огромной пластиковой кружкой чая с лимоном и мёдом.

— Кого? Димку? — Настя даже поперхнулась от такого предположения. — Не выдумывай! Я просто сижу и офигеваю тут от уровня нравственности в нашей группе. Вот смотри: они ведь все знакомы и нас знают, но не стремаются. Ладно бы это было где–нибудь за границей, где никто никого не знает, посексились и разошлись. Почему их это не смущает? Меня бы смущало и ещё как!

— Ну, фиг знает, — Марина пожала плечами. — Может, просто из–за того, что все вокруг свои? Да и девки всё равно потом растрындят направо и налево. Какая разница?

— Блин, но делить мужчину напополам — это как–то… Не могу слово подобрать даже. Странно.

— Раз Димка практикует с двумя сразу, значит, силёнок хватает, — на ушко прошептала Маришка и рассмеялась, смущённо и очень мило.

Она вообще в последнее время немного округлилась и выглядела довольной и счастливой. В её присутствии, казалось, даже лампочек не надо — хватило бы внутреннего света, излучаемого самой девушкой.

— Ты стала ещё красивее, замужество — это прямо твоё, — не удержалась от комплимента Настя и едва слышным