Мистер Вертиго - Пол Остер

— Разумеется. А что? Славненький такой сучок, с гладенькими такими орешками, и ножки просто загляденье. Все как полагается, все как у мужчин, — и с этими словами, к величайшему моему изумлению, миссис Виттерспун сгребла все мое хозяйство в кулак и хорошенько встряхнула, — только до мужчины придется еще подрасти. Да кто тебя увидит в машине? Обойдемся на этот раз без мороженого, поедем сразу домой. Хочешь, пройдем через заднюю дверь. Ну как? Так что будем об этом знать только ты да я, а я — можешь ставить последний доллар — в жизни не проболтаюсь.

— Даже мастеру?

— Уж мастеру-то в первую очередь. Сегодняшнее происшествие останется строго между нами.

Да, эта женщина умела быть классным парнем и становилась им всякий раз в трудную минуту, и равных ей в этом не было. Правда, во все остальное время я ни черта ее не понимал. Только, бывало, подумаешь, вот он, твой самый надежный друг, как она возьмет да и сделает что-нибудь самое что ни на есть неожиданное — обсмеет, осадит или вовсе перестанет тебя замечать, — и весь твой замечательный мирок, в котором ты только что обосновался, летит в тартарары. До многого я тогда еще так и не дорос и многого не понимал, но однако и я в конце концов начал догадываться, что ей попросту скучно без мастера. Это из-за него она наливалась джином, и, не сомневаюсь, приходи он в себя еще дольше, наверняка бы и вовсе слетела с катушек.

Кризис случился дня через два после этой нашей дерьмовой истории. Вечером мы устроились в шезлонгах за домом, где смотрели, как мелькают в кустах светляки, и слушали металлический стрекот кузнечиков. В прежние времена, даже в так называемые «грозные» двадцатые годы, это считалось отличным времяпрепровождением. Терпеть не могу развенчивать мифы, однако будь я проклят, если в Вичите тогда чувствовалась хоть какая-нибудь гроза, и мы, два с лишним месяца тщетно искавшие шума и приключений, полностью исчерпали возможности этого сонного царства. Мы пересмотрели все фильмы, перепробовали все мороженое, наигрались на всех автоматах, накатались на всех каруселях. Больше в этой дыре делать было нечего, и в последние несколько вечеров мы просидели дома, развалившись в шезлонгах и чувствуя, как по телу, подобно смертельной болезни, медленно разливается скука. В тот день, насколько я помню, я потягивал из стакана согревшийся лимонад, миссис Виттерспун в очередной раз накачивалась своим джином, и оба мы молчали, наверное, минут сорок.

— Раньше я думала, — наконец сказала она, следуя потаенной логике своих мыслей. — Раньше я думала, что он самый лихой жеребец в этом долбаном стаде.

Я пригубил свой лимонад. Посмотрел на вечерние звезды и зевнул.

— Это вы про кого? — спросил я, даже не пытаясь скрыть скуки в голосе.

— А ты как думаешь, бестолочь?

Язык у нее заплетался, слов было почти не разобрать, и не знай я ее хорошо, подумал бы, что вот же безмозглая дура.

— А-а! — сказал я, вдруг сообразив, о ком речь.

— То-то же, мистер Летательный Аппарат, вот именно, о нем и речь.

— Но вы же сами знаете, мэм, ему сейчас плохо. Нам остается только надеяться, что душа его исцелится и он все-таки встанет на ноги.

— Я не про его душу, дурья голова. Я про то, что в штанах. Там-то что-то осталось у него или нет?

— Осталось, наверно. Не спрашивал, у нас не те отношения.

— Мужчина обязан помнить свой долг. Задвинул девушку на два месяца, и как будто бы так и надо. Нет, дружок, так не пойдет. Кошечке нужна любовь. Кошечке нужно, чтобы ее холили и кормили, как любую другую зверушку.

Уже стемнело, и моего лица было не видно, но тем не менее я покраснел.

— Миссис Виттерспун, вы уверены, что хотите рассказывать мне об этом?

— Так ведь некому больше, ласточка. К тому же ты достаточно взрослый, чтобы знать о таких вещах. Ты ведь не хочешь прожить жизнь, как эти все недоумки?

— Я привык считать, что природа сама сделает свое дело.

— Ошибаешься. О горшочке с медом мужчина должен заботиться. Затыкать покрепче и следить, чтобы не текло. Ты меня слушаешь?

— Думаю, да.

— «Думаю, да»? Это еще что за ответ?

— Да, я вас слушаю.

— Мне, знаешь ли, предложений хватает. Я молодая, здоровая женщина, и мне остохренело ждать. Все лето сижу дура дурой, дальше так не пойдет. Ясно я говорю или нет?

— Насколько я в курсе, вы же сами три раза дали мастеру от ворот поворот.

— Все меняется, все меняется, мистер Всезнайка. Или не так?

— Может, и так, а может, и не так. Не мне судить.

Разговор наш становился безобразным, и я не хотел дальше принимать в нем участие — сидеть и слушать, как она спьяну треплется о печалях своей разочарованной дырки. Я еще был недостаточно вооружен для подобного рода бесед, а кроме того, какие бы у меня ни были собственные претензии к мастеру, но объединяться с ней и нападать на его мужские достоинства я не имел ни малейшего желания. Мне захотелось встать и уйти, но я испугался, как бы она не стала кричать мне все это в спину, а тогда уже через девять минут возле нашего дома стояла бы вся полиция города Вичиты и нас засадили бы в каталажку за нарушение общественного порядка.

Страхи мои оказались напрасными. Не успела она еще раз раскрыть рот, как в доме вдруг что-то загрохотало. Это был не удар, не треск, а долгий глухой раскат, за которым тотчас последовали быстрые мелкие звуки: тух, тух, тух — словно стены собрались рухнуть. По какой-то причине миссис Виттерспун это показалось забавным. От хохота голова у нее запрокинулась, и секунд пятнадцать, не меньше, даже воздух возле нее дрожал, будто изо рта у нее летели тучей кузнечики. В жизни я не слышал подобного смеха. Он был страшный, как десять казней египетских, как стоградусный джин, как вой двух сотен гиен на улице какого-нибудь Психбурга. А потом, так как дом продолжал грохотать, она заорала что было мочи.

— Слышишь? — закричала она. — Слышишь, Уолт? Это я. Это мысли у меня так в башке гремят. Лопаются, как попкорн, Уолт! У меня сейчас голова лопнет. Ха-ха. Сейчас моя бедная черепушка ка-ак рванет.

В ту же секунду стуки заглушил грохот бьющегося стекла. Сначала разбилось что-то одно, за ним еще что-то: зеркала, чашки, бутылки с оглушительным звоном полетели со своих мест. Трудно было сказать, что именно падало, но звенели они, когда бились, по-разному, и продолжалось это довольно долго — я сказал бы, дольше минуты, — а уже через несколько секунд стало казаться, будто звенит везде, будто вся ночь полна скрежетом разлетавшегося стекла. Не раздумывая, я вскочил и бросился к дому. Миссис Виттерспун тоже было предприняла попытку последовать моему примеру, однако надралась так, что далеко не ушла. Насколько я помню, я тогда оглянулся и увидел, как она упала — рухнула ничком, точь-в-точь как пьяные в кино. Упала и вскрикнула. Быстро смекнув, что подняться ей не удается, она снова принялась хохотать. Так она там и осталась: каталась по газону и хохотала, каталась и хохотала и от смеха плевалась излишками джина.