Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский

Думы без упоминания о дате возобновления ее работы. Последний акт «диктатуры безумия» превратил голодные бунты в революцию.

«Пока гром не грянет, мужик не перекрестится», — гласит старая русская пословица. Правительственный указ о закрытии Думы в момент, когда власть лицом к лицу сталкивалась с обезумевшим голодающим населением, поразил Россию громовым ударом, открыв взору бездну, к которой ее толкала глупость и изменничество царских властей. Не будь Думы, не было бы революции. Ее не случилось бы, если бы не восстали рабочие и солдаты. «Преклоним головы перед телами убитых, лежащих в красных гробах на Марсовом поле», — сказал Милюков на первом после революции собрании кадетской партии.

Покидая Таврический дворец вечером 11 марта, мы еще не знали, что Дума накануне роспуска. Бунт Павловского полка 10 марта не получил поддержки гарнизона. Толпы с улиц, казалось, исчезли, восстанавливалось спокойствие. В тот вечер можно было поверить, что беспорядки заканчиваются. Поэтому завтрашняя катастрофа 12 марта застала нас врасплох.

Я здесь кратко подытожил события, приведшие нашу страну к революции. Не революция породила в России анархию; фактически, это была лихорадочная всенародная попытка предотвратить полный крах. К революции Россию толкнула преступная глупость правительства и тяжкие военные невзгоды.

Революция свергла самодержавие, но не смогла избавить страну от лишений, ибо ее первым долгом было продолжение войны. Революция истощила ресурсы страны до последнего предела. Вот в чем трагедия революции и русского народа. Когда-нибудь мир наконец увидит в истинном свете тот via crucis[13], на который Россия вступила в 1916–1917 годах и по которому следует по сей день. Ничто не заставит меня отказаться от убеждения, что только революция удерживала российскую армию на линии фронта до осени 1917 года, только она позволила Соединенным Штатам вступить в войну, наконец, только революция предоставила возможность нанести поражение Германии Гогенцоллернов.

Десятилетие 1917–1927 годов показало, что многовековое самодержавие не могло не наложить на страну отпечаток. Политическая система России прогнила и разложилась задолго до революции. Государство, построенное ценой крови, слез и народного пота, тоже давно развалилось, старый режим отравил саму душу народа. Попранная самодержавием Россия уподобилась рабу, брошенному в смрадную темницу без света и воздуха. Невероятным напряжением всех своих сил и нервов она сбросила с себя оковы, разбила тюремные решетки, избавилась от векового удушающего плена и возродилась к свободе.

Слышу голос, который меня спрашивает со скорбью или с гневом: «Зачем вырываться из одной тюрьмы, чтобы безвольно попасть в другую?»

Я отвечу на это: «Терпение! Россия еще не похоронена. Борьба лишь начинается».

Глава 3

Во временном правительстве

Читатель уже безусловно вполне уяснил политическую и общественную обстановку, в которой Временное правительство оказалось в момент начала его работы.

Сформированное 16 марта правительство, покинув Таврический дворец, с его еще чрезмерно наэлектризованной атмосферой, несколько раз собиралось в большом конференц-зале Министерства внутренних дел. Именно там, в мирной тиши величественных залов, украшенных портретами прежних властителей, государственных деятелей и министров реакционной России, каждый из нас, возможно, впервые понял, какие преобразования происходят в стране. Нас было одиннадцать. К каждому царское Министерство внутренних дел относилось с недоверием и враждебностью. Теперь мы держали в руках верховную власть над огромной империей, которая нам досталась в тяжелейший военный момент, после катаклизма, потрясшего до основания старый механизм управления[14].

Помню, с каким волнением князь Львов огласил на первом заседании сообщения о положении в губерниях. Поступавшие из городов и губернских центров телеграммы были написаны словно одной рукой. Везде говорилось: старая администрация, начиная с губернатора и заканчивая последним полицейским, бесследно исчезла, на ее место приходят разнообразные стихийно возникшие организации вроде Советов, Комитетов общественного спасения, общественных собраний и т. д. и т. п.

Князь сообщил, что телеграфировал всем главам земской администрации, уполномочив их временно занять места губернаторов в качестве комиссаров Временного правительства. Но губернскую земскую администрацию в подавляющем большинстве случаев возглавляли консерваторы, а нередко и убежденные реакционеры, не имевшие особого влияния и не способные удержать власть дольше недели. То же самое относилось к губернским военным властям. Наиболее благоприятное положение сохранялось в судебной сфере, хотя и оно уже осложнялось, особенно в Петрограде, где институт избрания судей остался неизменным. Деревни, лишенные всякого административного контроля, начали переходить на «самоуправление». Сельское население принялось самовольно захватывать землю.

В безумном революционном вихре, обуявшем страну, в городах неожиданно возникали всевозможные организации, приступающие к реальной «революционной» деятельности: грабежу, налетам, облавам, обыскам, конфискации личного имущества, освобождению не только политических заключенных, но и преступников самого низкого пошиба.

Достаточно на миг представить себе разгулявшуюся толпу, пока бесформенную расплавленную революционную массу, чтобы понять, какую огромную роль сыграли Советы, энергично устанавливая во всей России и Петрограде революционную дисциплину. Несмотря на свои серьезные ошибки и частые глупости, Советы стали первой примитивной общественно-политической формой, куда можно было направить поток революционной лавы.

Мне порой кажется, что слово «революция» в точном смысле неприменимо к тому, что творилось в России 12–16 марта. Разом ликвидировались все государственные и политические институты, мгновенно прекратилось осуществление программ, тактических и политических планов, которые стали бесцельными и бесполезными, сколь бы смелыми и продуманными они ни были до этого. Политические партии, пережившие мартовский катаклизм — эсеры, социал-демократы, кадеты (умеренные и консервативные партии почти исчезли), — старались действовать по всем правилам западноевропейского политического искусства. Их лидеры пытались определить характер революции — «буржуазный» или «социалистический», — переписывали политические программы, которые, по их мнению, следовало немедленно привести в исполнение, обсуждали компромиссные формулировки. Пожалуй, никто не обращал внимания на важнейшее: на развал механизма управления, на необходимость сберечь хотя бы обломки, без чего все программы, формулировки, резолюции и т. п. можно спокойно выбрасывать на помойку.

В рамках принятых в России и за рубежом представлений, основанных на классической модели Французской революции 1789 года, деятельность Временного правительства делится на два периода: «буржуазный» под руководством князя Львова и «социалистический» под руководством Керенского. Поэтому преобладает мнение, будто в ходе второго периода правительство приняло наиболее радикальные меры в законодательной деятельности, меньше преуспело в управленческой сфере и почти не прибегало к административному принуждению.

Возможно, было бы правомерно говорить о «буржуазном» или «социалистическом» характере русской революции, если бы после мартовской катастрофы власть в России действительно перешла в руки буржуазии, организованной, как на Западе, в тесно сплоченный единый класс, сознательно борющийся за власть и сознательно ее удерживающий.

Возможно, подобный подход был бы верным, если бы на смену такой буржуазии в естественном ходе борьбы за власть пришло «четвертое сословие» — городской пролетариат, крестьяне, интеллигенция, — угнетенные во время