Цветы всегда молчат - Яся Белая

– Какие же вы все-таки ангелочки! – умилилась она. – Но гадких мальчишек надо наказывать так, чтобы они поняли, насколько гадкие. Чтобы гаже их уже никого не было. А поступим мы так…

…Его ввели в обеденную залу и поставили на стул. Каждый – и взрослый и ребенок – мог подойти и вытереть об него руки, будь они жирные или перемазанные шоколадом. Он не должен шевелиться. Обеда сегодня не будет. В ванную не пустят. Гадкие мальчишки должны знать, что они гадкие и людям противно быть рядом с ними…

– …Сэр, я знаю, что вы очень добры и вам дорог этот ребенок, – говорил доктор Моузер, по прозвищу Эскулап, господину Эрмиджу, приемному отцу мальчика, – но иначе Пробуждение так и не случится. К тому же, как побочный эффект, может пройти заикание – наука это подтверждает.

Уильям Эрмидж потер подбородок рукой. То был дородный человек с бульдожьим профилем и маленькими злыми глазами.

– И вы уверены, что этого не избежать?

– Никак не избежать, сэр.

– Ну что ж, тогда мне не остается ничего другого, как согласиться…

– Отец, не надо! – вот, сегодня уже хорошо. Без запиночки. Мальчишка упал на колени и посмотрел на господина Эрмиджа умоляюще.

Но тот в ответ лишь пнул его ногой.

– Не смей называть меня отцом, выродок. У тебя нет семьи и никогда не будет. Как только люди будут узнавать, кто ты есть на самом деле, они станут шарахаться от тебя! Понял, маленький негодяй?

Ребенок кивнул. Он уже научился не плакать, как бы больно ни было.

Зато доктор Моузер улыбнулся ему почти отечески. Зубы у доктора гнилые. От него дурно пахло.

– Идем, дружок.

Мальчик внутренне сжался. Этот человек неприятен ему, но еще неприятнее отец.

…В кабинете доктора – кресло с кожаными ремнями и какой-то прибор со множеством проводов. Вид этого сооружения заставил бы поежиться даже смельчака.

– Ну что же ты, садись, располагайся, – ухмыльнулся доктор, указывая на кресло.

– Спа-си-бо, сэ-эр.

– Нет, так не пойдет – благодаришь, а сам стоишь. Кто-нибудь увидит, скажет, что я плохой хозяин. Идем, я помогу тебе, – он положил свою большую волосатую руку на плечо ребенку. Мальчик бросил на него умоляющий взгляд. – Потом ты еще будешь мне благодарен.

Пришлось сесть. Доктор зафиксировал ему руки, ноги, голову, обмотал провода вокруг пальцев. Потом поставил на стол баночку, в которой копошились личинки. Ребенок отодвинулся, насколько это было возможно. Доктор взял одну пинцетом и поднес к лицу мальчика. Она извивалась, вызывая рвотные позывы.

– Не правда ли, она совершенна в своем омерзении? – расплылся в полубезумной улыбочке доктор. – А ты знаешь, почему она здесь? – Мальчик помотал головой. – Потому что у меня есть одно правило: плохой мальчик кричит, хороший мальчик молчит. Сейчас я включу прибор – тебе будет больно. Но если ты откроешь рот – я брошу туда личинку и заставлю прожевать.

От одной мысли об этом ребенок похолодел и поклялся себе молчать. Но когда рычаг опустили и ток ринулся по проводам, ударяя в нервные окончания, детское тело изогнулось дугой, и душераздирающий крик сотряс своды лаборатории. Однако вопль тут же угас, когда в открытый рот посыпались личинки.

Потом его долго рвало, но больше он не кричал ни разу. Сила Садовника так и не проснулась, заикание не прошло, зато после экспериментов доктора Эскулапа стали дрожать руки и испортилось зрение. Пришлось надеть очки. Дети, что гостили в имении его приемного отца, долго потешались над ним, когда впервые увидели в очках…

…Сегодня он вел себя хорошо, и ему разрешили вымыться, дали чистую одежду и даже позволили взять книгу. Да и спать он будет в каморке под лестницей. Предварительно он до блеска выдраил там пол и стены – все-таки спать на деревянном полу, от которого пахнет хозяйственным мылом, почти удовольствие.

Книга, которую мальчик читал с таким упоением и даже восторгом, представляла собой отчет Национального географического общества. Текст состоял из сухого изложения фактов, массы цифр, графиков и диаграмм. Когда мальчик попросил эту книгу, его приемный отец удивился и даже переспросил несколько раз. Получив уверенный ответ: что, мол, да, именно эту, вздохнул и протянул со словами:

– Все дети как дети! Приключения читают! Один ты ненормальный!

Мальчик вежливо поблагодарил и поспешил в свою каморку, уже предвкушая радость открытий, ведь эта книга рассказывала о новых землях, далеких островах, их растениях и обитателях. И он, за свою коротенькую жизнь еще не видевший ничего, кроме лондонского дна и этого поместья, куда его, умирающего от голода и холода, привезли несколько лет назад, уносился в далекие странствия.

Увлеченный, он даже не услышал, как они подошли. Приемный отец говорил, что теперь эти дети – его кузены и кузины, но называть их так мальчику строго запрещалось. А разговаривая с ними, он должен был обязательно добавлять «милорд» и «миледи». Своих титулов у этого семейства не было, они, как говорили, приобретали их по случаю: то через выгодный брак, а то и вовсе через какого-нибудь продажного вельможу. Но приобретя, несказанно ими гордились и не упускали случая похвастаться.

– Интересно, а кто были эти Торндайки, что выбросили его на улицу, как собачонку? – начинал обычно дядюшка Хендрик.

– Наверняка мать его была шлюхой, отдавшейся какому-нибудь богатенькому джентльмену. А потом решила поживиться за счет своего приплода, а ей дали от ворот поворот. Вот она его и вышвырнула: для женщин ее образа жизни ребенок – только помеха! – авторитетно заявляла тетушка Брандуэн.

Мать свою он помнил плохо, ему было всего три, когда она умерла. Но он точно знал, что она не была шлюхой. Они жили в какой-то крохотной комнатке под крышей, там едва помещалась кровать да пара стульев. Пока могла, мама шила. Но нищета и голод доконали ее. Умирая, она прижала его к себе и прошептала, откашливаясь кровью: «Ты будешь очень-очень счастлив, потому что ты такой славный!» Над ее телом он плакал до тех пор, пока не охрип, а наутро хозяин комнат вышвырнул его на улицу, сказав, что чужой рот ему не нужен…

Он сразу же, как очнулся в этом доме, рассказал им все. Но они-то знали лучше! А все уличные попрошайки всегда сочиняют себе истории про матерей, похожих на ангелов! Поэтому не спорь! И он перестал спорить.

И вот сейчас дети этих людей, на все имевших компетентное мнение, подошли к нему.

– Эй ты! – то была Долли. – Очкарик! Смотри, что мы тебе принесли!

Рядом стояла ее сестренка Молли, державшая в руках поднос с печеньями, обильно обсыпанными сахарной пудрой. Она сильно походила на Долли, разве что нос у нее был более длинный, и она предпочитала голубые банты розовым.

За спинами девочек маячили кузены – Роджер и Саймон. Роджеру было уже двенадцать, но он все еще сидел дома, так как ни в одну гимназию его не брали по причине крайне непробиваемой тупости. Для своих лет он был довольно рослый и весьма упитанный. Саймон был ровесником мальчика, единственным обожаемым сыном тетушки Брандуэн, и поскольку он косвенно поспособствовал тому, что тетушка теперь могла гордо именоваться графиней, ему позволялось все-все-все.