Зеркало Рубенса - Елена Селестин

…Вплоть до августа, до самых родов принцессы, жена Рубенса каждую неделю пешком наведывалась в зигенский замок, они с Анной разговаривали, всегда наедине. Получалось, что на всем белом свете принцесса, давно сирота, доверяла одному человеку – Марии Пейпелинкс, сопернице. И во время родов некому больше было проследить, чтобы ребенка не подменили, не задушили, не утопили в холодной воде, если с матерью что-то случится.

«Как это по-христиански, – восторгался Бетс, – Мария смиренно ухаживает за любовницей мужа, помогает явиться на свет несчастному существу. «Вот по воле Всевышнего приходит в мир ребенок моего мужа, невинная душа, а у меня уже пять лет не рождаются дети, Господи…» – так, наверное, молится госпожа Рубенс», – думал он.

Мария – ангел.

Сам Йохан Бетс эти восемь дней, что Мария с дочерью была в замке, провел в домике с сыновьями Рубенсов. Кухарка его в чужой дом, «опозоренный», как она выразилась, приходить отказалась, иногда бабка – соседка Рубенсов заходила прибраться на кухне. Когда закончились съестные припасы, которые им оставила хозяйка дома, он сам варил горох с размоченным вяленым мясом.

Бетс читал детям Библию и объяснял картинки. Один раз они выбрались на воскресную мессу, но потом Бетс пожалел об этой вылазке. Как презрительно тяжело смотрел поверх его головы отец – бывшей теперь уже – невесты! Уважаемый кельнский кузнец, похожий на старого быка. Бетс и сам понимал, что выглядит нелепо, держа за руки сыновей Яна Рубенса. После этого он не посмел пойти с мальчиками на рыночную площадь, где собирался прикупить еды, и быстро отвел их домой.

По ночам он лежал на лавке или просто сидел на полу, сгорбившись, – Бетсу и в голову не приходило улечься под вышитый полог, на хозяйскую кровать, – он размышлял, что же будет дальше.

Иногда ему казалось, что Мария Пейпелинкс должна вернуться домой с младенцем, рожденным принцессой. Способна жена Рубенса вырастить этого ребенка? Она-то может! А неверный муж Ян Рубенс, что будет с ним? Отпустят как ни в чем не бывало? Или продержат всю жизнь в подвале?..

Мария Пейпелинкс с Бландиной вернулись из замка усталые. Они шли пешком по августовской жаре, почему-то в этот раз им не дали карету. Бландина, наряженная в одежды не по росту и не по погоде, вспотела, лицо было все мокрое, шляпа, как у знатной дамы, была ей велика, юбки в пыли…

Мария несла в руках мягкий сверток, похожий на теплое одеяло – наверное, плащ. На следующий день слуга из замка принцессы принес еще платья и воротники для дочери Рубенсов. Одежды эти будут сопровождать Бландину всю жизнь, станут ее приданым. В нарядах, пожалованных принцессой августовским днем 1571 года, Бландина выйдет замуж, состарится и ляжет в землю в 1606 году.

– Ян Рубенс будет ужинать с нами. Он разбирается в винах, может на ходу сочинить изящную речь о достоинствах и недостатках напитка, выбранного для трапезы. – Граф Иоганн за два года, пока Рубенса удерживают в замке, привык к юристу и полюбил ужины с ним. Рубенсу и кроме рассуждений о вине есть что рассказать: о годах учебы в Италии, о богатом, многоязыком, сверкающем Антверпене – таким город был до войны с испанцами.

А Николас Пилль, бургомистр Кельна, который тоже приходит на эти ужины, любит вспоминать забавные истории. И сейчас он веселится:

– Потому что ты, граф Иоганн, храпел в ее корзине, свернувшись калачиком!

– Да, заснул тогда в прачечной: Марта завизжала, разбудила стражу, а стража часто за мной гонялась…

– Кричала, что обольет помоями, если ты еще раз сунешься в ее владения. Или задницу кипятком обварит. Горшок тебе на голову выльет! Поэтому свидания зимой мы назначали в зимнем хлеву… А та беленькая, дочь прачки, ты давно ее не видел?

– Уф-ф, не помню, беленькая… не помню.

Иоганн фон Нассау служить делу Оранского с оружием в руках не способен – увечен с детства, одна рука не действует. Граф Иоганн занимается хозяйственными делами графства, скучными бумагами. Хоть он и не такой грамотный хитроумный законник, как Ян Рубенс, с которым даже бургомистр Пилль часто советуется. Ян Рубенс и граф Иоганн условились, что договор о денежном залоге, о котором уже было решено, юрист напишет сам.

– Вы составьте, доктор Рубенс, а потом обсудим.

– Разумеется, ваше высочество, мне и не трудно.

…У себя в комнате Рубенс еще раз перечитал письмо Анны.

Из письма Анны Саксонской Яну Рубенсу. Январь 1573 года

«К Вашему камзолу теперь есть пуговицы, Кункель изготовил их. Они сделаны из того же кристалла, что и малые флаконы, которые Кункель приносит и никогда не оставляет. Это пойманный огонь. Будто бы они из рубина, только пуговицы крупнее самых крупных камней. Отдала оплести их золотой вязью…»

Пока Ян Рубенс жег письмо, голос звучал явственно – голос Анны, всегда ломкий, как у ребенка. Письмо распадалось на слова, некоторые клочки взлетали и рассыпались, другие трепетали и сжимались, будто умоляли о спасении. Ян улыбался, глядя на слабые движения отпечатков ее голоса, и не заметил, что обжег пальцы. Еще отпил вина: это из запасов графа Иоганна, вино не хуже, чем из подвала замка принцессы – хотя ее вино слаще, его поставляют из Аквитании. В графском вине больше горечи; а когда к горечи привыкаешь, она начинает нравиться, к ней привязываешься крепче, чем к тому вкусу, от которого легко получить удовольствие. Но дети любят сладкое, а принцесса всегда казалась ему какой-то… неповзрослевшей.

…Служанки в тот день мыли принцессу ароматной водой, смешанной с виноградным уксусом, плеск воды за ширмой звучал как интимный шепот. Странно разговаривать с невидимой женщиной сквозь шелк и воду.

– Вы много путешествовали? (Кап-кап, всплеск, ха-ха).

– Жил в Италии, учился там, в Падуе. Потом в Риме. Диплом свой получил в Риме и только тогда вернулся в Антверпен.

– Женились…

– Да. И вот – пришлось нам бежать из-за войны, из-за испанцев.

– А я почти нигде не была. (Всплеск).

– Даже в Италии?

– Никогда. (Хи-хи, ха-ха, всплески).

Пахло ярче, чем просто цветами, чудилось что-то едкое, мшистое; а то вдруг доносилось дыхание древнего погреба и прелой травы. В голове царило странное ощущение, Ян в то утро был словно охмелевшим – и счастливым, кажется…

Служанки в тонких сорочках и мокрых нижних юбках сновали по комнате, горячие, голые почти. Чтобы отвлечься, он разглядывал витраж, водил пальцами по его изгибам, по серебряным границам между фрагментами. Мы, я и принцесса, как красное и желтое на этом витраже; рядом, но никогда… да, никогда, и не стоит думать об этом!

– А что вы, например, думаете о будущем?

«Будущее в детях», – хотел ответить Ян словами своей жены, но не посмел. Рука застыла на цветном стекле.

«Буль-буль, ха-ха», звон хрусталя, и снова волна влажного запаха – откровенного, чувственного.