Семейное дело - Фридрих Незнанский

Лариса, с ее практическим умом, не стыдилась себе признаться, что Неля Скворцова из всех членов этой семьи вызывает у нее наиболее противоречивые чувства. Да, Нинель Петровна — женщина, сотканная из противоречий! Полное нежелание следить за весом, волосами, ногтями — и при этом колоритная дорогая одежда; отменная эрудиция, знание всех перипетий закулисной жизни знаменитых райтеров — и отсутствие собственного творческого порыва; беззаветная любовь к сыновьям — и пренебрежение дочерью Таней, которая производила впечатление бедной родственницы, приемыша-сиротки. Абсолютная преданность мужу, готовность разделять с ним сколь угодно тяжелые труды и дни — и при этом… При этом?

Лариса не могла забыть один случай — примерно за полгода до убийства Николая она приходила к Неле. Муж был на работе, а Ларисе срочно требовалось передать Скворцовым крупную сумму. Менеджер Горшкова спешила в дизайнерское агентство, а у метро на нее обрушилось стихийное бедствие — снег с дождем. Головного убора она, по осеннему обыкновению, не надела… Постойте, а где ее зонт? Прекрасный длинный зонт с изогнутой ручкой — Лариса помнила, что целый день она таскала его с собой именно на такой, предсказанный синоптиками, случай… Ну точно — забыла в гостях! Память услужливо нарисовала картинку: ее зонт висит на крючке вешалки темной, отделанной под мореный дуб прихожей Скворцовых. Ругая себя «дырявой головой» и «рассеянной с улицы Бассейной», Лариса вынуждена была вернуться. Звонить с полдороги она сочла излишним: Неля не успела бы никуда уйти.

Лариса нажала кнопку звонка и выждала; немного погодя нажала снова… Неля открыла дверь не сразу: получилась какая-то странная заминка, во время которой в квартире, показалось Ларисе, что-то приводили в порядок, а может, что-то срочно убирали с глаз долой. Так или иначе, ее впустили. Свет в прихожей включили, несмотря на день, потому что все выходившие в коридор двери оказались закрытыми. Неля выглядела не слишком довольной ее возвращением — впрочем, стоило ли ожидать иной реакции? Схватив зонт (он висел именно там и именно так, как представила память), Лариса пролепетала несколько дежурных извинений и удалилась. Однако, несмотря на то что она смотрела исключительно на свой зонт, еще один предмет попал в Ларисино поле зрения. То была мужская сумка для документов — из черной кожи, с защелкивающимся золотым замочком. На эту сумку Роланда Белоусова Лариса обратила внимание тогда, когда встречались по какому-то поводу у Скворцовых.

Белоусов был частым гостем в квартире Скворцовых. Он и Илья Вайнштейн состояли в ранге близких друзей, но между ними существовало различие: если Илья Михайлович был другом и коллегой Николая, то Белоусов навещал дом преимущественно в отсутствие главы семьи. Как и Лариса Горшкова, он наведывался запросто — даже более запросто, чем она. Его любили дети… И, очевидно, не только дети.

Всеми вышеизложенными наблюдениями Лариса делилась с Турецким долго и подробно, постоянно перебивая себя экскурсами в особенности дизайнерского бизнеса. Опытному в разгадывании душевных состояний Турецкому было ясно, что Лариса пытается не выглядеть сплетницей, отдавая дань благопристойности, и в то же время ей очень хотелось поделиться фактами, которые она копила не один год, вряд ли рассчитывая когда-либо выложить их постороннему человеку. Желание помочь следствию тут стояло на последнем месте… как оно, впрочем, обычно и бывает. Турецкий давно не строил иллюзий на этот счет.

— Вы считаете, — подытоживая все недомолвки, взял он быка за рога, — что Нинель Петровна скрывала любовную связь с Роландом Белоусовым?

— Скрывать-то она скрывала, — Лариса сделала грустное лицо, — но не слишком умело. Знаете, эти долгие беседы… эти постоянные чаепития наедине… Словом, секрет Полишинеля. — Несмотря на усилия казаться грустной, Лариса Горшкова усмехнулась — напряженной косой усмешкой. — Секрет Полиши-Нелли.

— А Николай Викторович об этом догадывался?

— Ни в коем случае! Но даже если… Видите ли, он ей все прощал. Художники обычно — люди бессемейные, но Николай Скворцов… Все, что он делал, делал ради семьи.

Обстановка в доме Сумарокова по его возвращении состояла из сплошного хаоса, и, значит, все было в порядке, все — как всегда. Из комнаты молодых несся поросячий визг Леночки, сопровождаемый Вериными ритмичными покачиваниями и утешениями: «Ай-люлю, ай-люли, сейчас пройдет, сейчас пройдет!» — болезнь отступала, но из детской поликлиники каждый день приходила медсестра делать уколы. Только что исполнившая свою трудовую обязанность медработник, сухопарая и неприветливая, одетая как английская гувернантка эпохи написания «Мэри Поппинс», в прихожей возле двери напяливала синюю шляпку перед единственным клочком зеркала, брезжившим в просвете между завалами шапок, сумок, перчаток и свисавших с вешалки шарфов. С дедушкой плачущей внучки она поздоровалась бегло, надменно, вызвав у него приступ смущения — перед учителями и медперсоналом любого ранга Сумароков робел сильнее, чем перед своим начальством. Ноздри его втянули жирную гарь: запах подгоревшего ужина плыл по коридору, оседая на развешанном, как обычно, в коридоре белье. Верины колготки и комбинации, Раисина ночная рубашка, в которую можно завернуть как минимум трех Раис, его собственные семейные трусы в клетку, черные плавки Толика, Леночкины простыни, с которых, как ни полощи их в отбеливателе, не сходят желтые пятна. Сумарокову стало стыдно перед посторонним человеком за эту выставку интимностей. «Все на продажу! — пришло ему в голову название то ли книги, то ли фильма. — Все на продажу!»

Раиса поспешно выкатилась в прихожую. Не стоило обольщаться: ее спешка была вызвана не желанием встретить мужа, принять из его усталых рук портфель, помочь снять пальто — она торопилась проводить медсестру. Две сторублевые купюры перекочевали из кармана Раисиного халата в широкую медсестринскую сумку.

— Голубушка наша, Любовь Петровна, — простонала, как сизая горлица, Раиса. — Что бы мы без вас делали?

Медсестра с таким неподходящим к ее внешности именем «Любовь» благосклонно наклонила голову, увенчанную шляпкой. Прижимаясь к вешалке, чтобы пропустить медсестру, Виталий Ильич разглядел, что на правом боку шляпки красовался геометрический, состоящий из расположенных веером треугольников цветок.

— Ну чего ты встал, Виталя, — мимоходом бросила ему Раиса. — Разувайся и иди на кухню, ужин давно готов.

— Ага, — согласился Виталий Ильич. — Готов. Я это уже обоняю.

Ужин, несмотря на возмутительные запахи, оказался вполне съедобным и состоял из антрекота в сопровождении гарнира из тушеной капусты. Раисины антрекоты Сумароков обожал, а тушеную капусту, прежде чем загрести ее вилкой, основательно посолил и поперчил. Жена была отменной кулинаркой с одним, но весомым, недостатком: все готовила пресным и недосоленным. Раньше она обосновывала это больным желудком Толика, затем — беременностью Веры, теперь — младенчеством Леночки, что уж тянуло на полный абсурд, поскольку Леночка с общего стола не питалась, ей варили отдельно…

«Обо всех заботится, кроме меня, — тоскливо подумал Виталий Ильич. — Наверное, просто любит все несоленое, только почему-то не хочет сознаться».