Новая женщина, или Кругосветка на колесах - Елизавета Ильина

Дочь учителя по имени Вера из небольшого русского города после гимназии отправилась в столицу, чтобы поступить на высшие женские курсы (в России женщины лишены права учиться в университете). Там через друзей Вера познакомилась со студентом университета П., за которого вскоре тайно вышла замуж. Этот П. изучал свободные искусства и, как я могу судить по рассказам несчастной девушки, отличался дерзостью и бесстыдством. Мерзкие поступки он выдавал за борьбу с лицемерием власти, называя их не иначе как «художественной акцией». Однажды он велел ей собрать конского навоза, притащил вонючий куль в музей изящных искусств и вывалил навоз под портретами русских императриц. Пока звали полицию, успел стянуть штаны и засел орлом над навозом, чтобы два его товарища сделали фотографические снимки. После штрафа и краткой отсидки в полиции не угомонился, задумал еще более дерзкое «художество». Уговорил уже беременную Веру исполнить роль «матери народного гнева», которая призвана открыть простым людям глаза на их жалкое униженное положение. Бедная женщина, преданная ему безраздельно, была готова на всё ради любомого. Во время пасхального праздника на площадке, где только что закончилось праздничное представление, пара имитировала акт соития: она униженно стояла на коленях, а он, с голым задом, возвышался над ней в головном уборе императорского гвардейца со сверкающим двуглавым орлом. Толпа зрителей не сразу поняла, что происходит, но после едва не разорвала женщину на куски – это всё, что могла вспомнить несчастная Вера, оказавшись за решеткой. Судья приговорил ее к заключению. Ребенка она потеряла еще до суда. Развратник быстро вышел из тюрьмы, по неизвестной ей причине, отделавшись исключением из университета, высылкой из столицы и лишением каких-то прав. Больше года она не получала от него вестей. Наконец соизволил явиться и просить свидания. Принес кулек печенья (благо, что не навозу, в знак протеста) и сказал, что принципам своим не изменил, по-прежнему ненавидит лицемерие, поэтому заявляет прямо и чесно: я полюбил другую, считай себя свободной от брачных уз, прости-прощай, тебе воздастся. «После свидания того стала я как камень, словно речи лишилась, ногами-руками двигать не могу. В камере бабка одна сказала: молись, дура, чтобы лярва изнутри тебя не выгрызла, больше сделать ничего не можно. Вот и началось тогда Господи, помилуй меня грешную, потому что молитвы я никакой другой не помнила, все слова святые жизнь моя мерзкая помоями размыла…»

Дневник Мэри. 10 октября 1894 г. Гуляли по Истамбулу (или Константинополю?) с Р., он сел в Керчи. Говорит, что провел месяц в Ялте, куда на бархатный сезон съезжается столичное общество. Теперь направляется в Алжир, где присоединится к друзьям, чтобы охотиться на львов (!?!) «Есть верные сведения, что Тартаран прикончил не последнего льва в Магрибе, так что на нашу долю хватит.» Спросила, чем еще прославился его приятель г-н Тартаран – Р. громко рассмеялся и объяснил, что это литературный герой, наподобие барона Мюнхгаузена, хвастун и фантазер, терзаемый двумя несовместимыми желаниями: покрыть себя славой великого охотника и покрыть себя фланелевым пледом, лежа на диване во французской деревне. Пишу и думаю: это же мой портрет; была бы возможность, лежала бы в шезлонге на берегу залива под магнолиями и мечтала бы, и сочиняла бы всякие истории.

В Истамбуле Р. бывал не раз, ориентируется прекрасно, показал мне крепость Ай-Софию и самые большие мечети. Размеры соборов поражают, а размеры базара, где изобилие всего на свете, от еды до алмазов и парфюмов, просто сводят с ума.

Сегодня Йом-кипур. Как там дома наши празднуют? Нет, сентименты прочь! Дело прежде всего!

«Атлантик Экспресс» Высокие кипарисы, высокие минореты, высокие мощные стены древнего города. В Истамбуле размер имеет значение, в первую очередь, размер базара, кажется, самого большого в мире, где обилие всего на свете. Сапожники, портные, ювелиры, чеканщики работают на глазах у покупателей. Между бесконечными лавками устроены кондитерские, где день и ночь делают баклаву и варят халву; закусочные, где жарят мясо и делают пышные лепешки в земляной печи; кофейни, где прямо на циновках или на низких табуретах сидят мужчины и пьют из маленьких стаканчиков горячий сладкий кофе. Все эти запахи смешиваются с ароматом цветочных благовоний и пряностей и висят над базаром жарким густым облаком, будто приправленная перцем сахарная вата. Бесконечная толпа в европейских и восточных одеждах толкается и гудит на всех языках мира. Здесь вас могут зажать до хруста в костях, но никто не возмущается. Бойкие мальчишки зазывают покупателей в магазины и лавки, хватают за рукава и длинные шарфы. К европейцам они обращаются на европейских языках. Я спросила одного из них: «Сколько языков ты знаешь?» – «Сколько угодно», ответил он бойко. – «Как так?» – «Очень просто, мадам, один день – одно новое слово, вот и выучишь сколько угодно».

В порту такая же теснота, как на базаре. Невероятно, что малые и большие суда не толкаются и не сталкиваются с лодками, плотами и прочей плавучей мелочью. Однако же, помимо базара и порта, Истамбул – сонное и безрадостное место.

Христианские паломники, тысячи которых плывут сюда, чтобы побывать на афонском подворье в Галате, а затем достичь Иерусалима, называют Истамбул не иначе как Константинополь. Паломники чтут собор Святой Софии и стараются посетить его, несмотря на то, что там читают только из Корана. Оказавшись внутри, человек цепенеет, созерцая величие и совершенство форм. Не менее величественная мечеть Сулеймана находится недалеко от собора, однако туда ходят только туристы под присмотром гида. Купол-тарелка мечети повторяет купол христианского собора. И тот и другой возводились в эпоху расцвета империй, Византийской и Оттоманской. Купола невиданной величины как бы покрывают тех, кто находится под властью императора или султана. С историей каждого из этих соборов связаны истории необыкновенных женщин – Феодоры, жены императора Юстиниана, и Роксоланы, жены султана (говорят, она была русская).

Местные гиды уверяют, что турки хорошо принимают иностранцев в фесках и всегда готовы дать скидку на базаре, поэтому многие пассажиры мужского пола вернулись на пароход в красных шапочках с кисточкой. Бывалые путешественники предупреждают, что продажа фесок в порту – один из способов содрать лишнюю монету с инородцев. Паломники с нашего парохода возмущаются: «Кланяются, будто готовы помочь от чистой души, а на языке одно «бакшиш, давай бакшиш» и видно по глазам, что и на уме одно – надуть, а еще лучше прирезать, обчистить да и концы в воду. Лукавые мерзавцы, мошенники – без молитвы не пройти».

Что до модной темы прекрасных одалисок из сералей паши, я туда не стремилась. Достаточно свидетельства бесстрашной журналистки Гарриэт Мартино, активного борца за права рабов и женщин. Она была допущена в пару сералей и свидетельствовала, что их обитательницы самые испорченные, унылые и ограниченные женщины из всех, что ей доводилось встречать. Может ли быть иначе, если их единственное дело – удовлетворять мужскую похоть.

Но вот уже наш корабль дает прощальный гудок, медленно выдвигаясь из тесного порта вперед и дальше по замусоренной воде узкого пролива. Вокруг ревут и дымятся трубы других пароходов, а сверху гремит и содрогается от копыт и колес деревянный мост Золотого Рога. И мост, отдаляясь постепенно, исчезает из виду, как и солнце по другую сторону борта. Небо становится фиолетовым, а море темно-синим. От воды уже веет прохладой, и пассажиры расходятся по каютам. Примерно через час из музыкального салона польется музыка, и наступит время обеда. На комфортабельном круизном пароходе время проходит незаметно.