Завидная невеста - Конни Брокуэй

— Лидия, — вдруг сказала Элинор, — только не стой с открытым ртом и постарайся не заикаться, но если ты сейчас повернешься, то тебе, кажется, представят твое сокровище.

Лидия не пялилась на него… ну почти… и за всю свою жизнь никогда не заикалась, но что будет, если он действительно узнал ее? Нет, уговаривала она себя, такое просто невозможно. Та встрепанная продавщица и леди Лидия Истлейк вовсе не похожи друг на друга. Она повернулась.

На секунду ей показалось, что он ее все-таки узнал: взгляд у него был пристальный и немного лукавый, — но нет…

— Леди Гренвилл, как я рад снова видеть вас, — воскликнул Чайлд Смит, кланяясь Элинор, прежде чем обратиться к Лидии. — А вас, леди Лидия, я надеялся найти здесь.

Как бы ни были отвлечены ее мысли совсем другими проблемами, она умудрилась одарить его приветливой улыбкой. Она знала, что многие не очень жаловали Смита, но всегда считала его высокомерие защитной броней человека, которого учили слишком часто подвергать сомнению собственную значимость.

— Как поживаете, мистер Смит? — спросила Лидия. Черт возьми. У нее, кажется, перехватило дыхание.

— Сносно, — ответил он и повернулся к своему компаньону. — Леди Гренвилл, позвольте представить вам капитана Эдварда Локтона. Капитан, познакомьтесь с ее светлостью Элинор, герцогиней Гренвилл.

— Рад познакомиться с вами, мэм. — Капитан поклонился.

— Леди Лидия, — сказал Смит, и в его глазах заплясал дьявол, — позвольте представить вам капитана…

— Не трудитесь, мистер Смит. Капитана Локтона. Я ведь стояла рядом и все слышала. — Лидия взглянула на Локтона, и ее сердце забилось так сильно, что он наверняка услышал его биение. — Как поживаете, капитан?

Она глядела ему прямо в глаза. Они были такие же ясные и приветливые, как тогда в лавке, и она, не заметив никаких признаков того, что он ее узнал, почувствовала облегчение. Не разочарование, нет. С какой стати ей испытывать разочарование? Он не узнал в ней маленькую продавщицу в пыльной одежде. Это едва ли можно назвать причиной для разочарования.

— Очень хорошо, леди Лидия, — сказал капитан. — Спасибо.

— Как видите, леди Лидия не является рабой протокола, — объяснил Чайлд Смит. — Протокол сам подстраивается под нее.

— Вы не любите соблюдать формальности, леди Лидия? — с любопытством спросил капитан.

— Полюбуйтесь, что вы наделали, мистер Смит, — с упреком сказала Лидия. — Теперь капитан решит, что я какое-то бесшабашное создание, тогда как я соблюдаю все правила, принятые в обществе.

— Вот как? — удивился капитан, прежде чем Смит успел ответить.

— Именно так. Временами я могу позабавиться над некоторыми условностями, если так положено в соответствии с моей ролью. Боюсь, кстати, что она весьма неоригинальна.

— А что это за роль, леди Лидия? — спросил он с таким явным интересом, что она почти забыла, что должна быть искушенной и безразличной. Однако во многих отношениях она была искушенной задолго до приезда в Лондон, и едва ли какому-то капитану удалось бы заставить ее позабыть свою роль.

— Я ведь денди женского рода, капитан. Это, наверное, сразу видно. — Она окинула его оценивающим взглядом. — Уверена, что вам приходилось встречаться с такими.

— Нет, мэм, — с серьезным видом произнес он. — Не думаю, что я когда-нибудь встречал женщин, подобных вам.

По ее телу пробежала дрожь. Если бы ей сказали, что одно лишь обращение «мэм» вызовет у нее радостный трепет, она бы просто рассмеялась. Но он сказал это с таким видом… «Боже милосердный, — подумала Лидия, — я, кажется, совсем ослеплена».

— Мистер Смит, я вижу там леди Сефтон. Мне необходимо с ней поговорить. Не могли бы вы проводить меня к ней? — сказала Элинор.

Лидия совершенно забыла о присутствии Элинор. И Смита. Все ее существо было настроено на восприятие слов высокого красивого мужчины, смотревшего на нее с таким напряженным вниманием. Она слышала, как Смит ответил, что сделает это с удовольствием, и как они удалились, направляясь в другой конец террасы.

Лидия не смотрела им вслед, но и капитан Локтон не смотрел.

— Уверяю вас, что меня не назовешь редким исключением. Просто вы слишком долго были в море, — сказала она, продолжая разговор. — Но теперь, когда вы в Лондоне, вы наверняка встретите множество женщин и узнаете их привычки. Вам это скоро наскучит.

— Не думаю. Правда, знакомая вещь не так привлекательна. Возьмите, например, русалок. Когда я был парнишкой, я был совершенно ослеплен ими.

Ей показалось, что она знает, в каком направлении текут его мысли, и решила помочь ему закончить рассказ.

— Но вам надоело представлять себе то, чего вы никогда не узнаете, и вы оставили мысли о них в пролетевшем детстве.

— Ах нет, мэм, я хотел сказать, что, проведя половину своей жизни в море, я вполне надежно застраховал себя от их чар.

Она вздрогнула. Он поймал ее врасплох, а она не привыкла, чтобы ее заставали врасплох.

— Значит, видеть русалок — для вас привычное дело, не так ли? — со смехом спросила она.

Он печально покачал головой.

— Было бы терпимо, если бы приходилось только видеть их. Утомляет не это. На самом деле они премиленькие существа. Утомляет их бесконечное пение. Они без конца скулят о каком-нибудь парне, о прошедшей любви и тому подобных вещах.

Он наклонился к ней и понизил голос.

— Вы, несомненно, слышали истории о людях, погибших потому, что их заманили русалки.

Она кивнула.

— Правда заключается в том, что большинство из них умерли от страха. Они боялись, что обречены целую вечность слушать любовные причитания.

Она расхохоталась, представив себе моряков, в ужасе разбегающихся от трогательных, изнывающих без любви русалок, слишком привлекательных, чтобы можно было устоять перед ними.

— Вы не верите мне, леди Лидия?

— Мне кажется, вы рассказываете какую-то пуританскую сказку, капитан, автор которой признается в том, что не желает больше слышать пение обольстительных морских русалок.

— Просто я хотел показать на этом примере, что те вещи, которые кажутся вам чем-то необычайным, я принимаю как нечто само собой разумеющееся. И наверное, так будет всегда.

Ей показалось, что в его взгляде появилась нежность, а она не привыкла видеть нежность в глазах мужчин, как не привыкла к тому, чтобы ее заставали врасплох. Восхищение? Удовольствие? Да. Даже желание. Но такие взгляды мог вызвать любой неодушевленный предмет: прекрасная картина, политическая карикатура, французская почтовая открытка. Нежность была более интимным чувством, направленным чаще на живые существа, чем на вещи.

Она покраснела. И опустила глаза.