Слепой. Теория лжи - Андрей Воронин

Через несколько минут Макс взял свою дорожную сумку и, поразмыслив, достал оттуда одну упаковку. Это ведь интересно — узнать, что же на самом деле будет впаривать этот американец русским людям.

В холле, кроме ночной охраны, никого не было. Макс вышел на улицу, сел в такси и попросил отвезти его на Киевский вокзал. Некоторое время он оглядывался, опасаясь, что и за ним увяжется хвост. Но ни одна из машин подозрительной ему не показалась.

Киевский вокзал жил обычной ночной жизнью. Пройдя в камеру хранения, Макс еще раз оглянулся и, положив сумку в одну из пустых ячеек, на секунду задумался и набрал дату своего рождения.

В отеле он столкнулся у входа со Смитом, который вполголоса спросил у него:

— Которая ячейка?

Макс назвал номер и зашагал дальше.

Поднявшись в номер, Макс принял душ, лег спать, но долго ворочался, думал. И меньше всего почему-то его занимала история с мистером Смитом. Макс давно приучил себя думать только о том, что должен сделать в ближайшее время. Планировать на далекую перспективу было ненадежно: ведь невозможно учесть всего, что могло произойти за эти дни. Он и Смиту так легко согласился помочь лишь для того, чтобы тот от него отвязался. А эти пять дней, которые Смит будет ездить по Золотому кольцу, были в полном его распоряжении. И тут нужно спланировать все максимально точно. Легче всего, наверное, найти Вована и, если это он затеял этот сыр-бор с паленым наркотиком, попросту набить ему морду. Но, во-первых, Вован не признается в том, что виноват в производстве этой дури. Во-вторых, он тут же выдаст Макса с потрохами, и Макс окажется там, где сейчас мается Федор. В-третьих… Максу очень хотелось встретиться с родителями и с Рыжим. Ведь, возможно, родители даже переехали из Москвы, от греха подальше. В конце концов Макс включил телевизор и задремал под сполохи вездесущего канала Дискавери. И здесь, в России, он вещал о самых жутких в истории цивилизации катастрофах.

Доктора химических наук, профессора Владимира Ильича Кочергина аж передергивало, когда, идя по институтским коридорам, он слышал, как кто-нибудь из студентов кричал: «Вован, подожди!» Ох, как ему хотелось забыть обо всем, что было связано с этим его трансформированным когда-то еще в студенчестве друзьями, а может, и им самим именем. Ныне для всех, даже для его второй, молоденькой жены, он был исключительно Владимиром Ильичом. Правда, в вузе, где он теперь преподавал, многие за глаза над ним посмеивались и называли его «прохвессором». Все знали, что кандидатскую Кочергину написала его первая жена, фамилию которой он взял после женитьбы, а докторскую ваяли сразу несколько его талантливых аспирантов, которых он потом отправил на стажировку на Запад.

Лекции профессор Кочергин читал по бумажке. Но студенты относились к нему лояльно, потому что зачеты он любил ставить автоматом, на экзаменах никого не мучил и вообще был занят своими мыслями, или, как говорится, витал в облаках. Для профессора, пусть и не старого, этакая акцентированная рассеянность была несомненным плюсом. Высокий, породистый, в модных очках, с аккуратно подстриженной бородкой, всегда в дорогом костюме, при галстуке, профессор Кочергин после того, как женился на своей студентке, стал еще больше внимания уделять своему внешнему виду, или, даже точнее, имиджу. Можно было только удивляться, как он, пусть и на довольно солидную, но всего лишь профессорскую зарплату умудрился купить дом, две новые машины — себе и своей молодой жене Оксане. Кто-то говорил, что его пожилые родители, в прошлом дипломаты, накопили за жизнь солидные деньги и теперь перечислили их сыну на банковский счет. Кто-то утверждал, что он взял в банке солидный кредит и теперь не знает, как расплатиться. Кредит профессор Кочергин действительно взял, ведь молодая жена должна была постоянно пребывать в шоке от его возможностей — если не сексуальных, то хотя бы финансовых. А средств, которые выделили ему родители в надежде на то, что он будет за ними ухаживать, было недостаточно, чтобы выплачивать кредит и жить богато.

Вот тут-то Владимир Ильич Кочергин и вспомнил о принадлежащей ему земле, на которой находилось предприятие, приносившее ему и его двоим однокурсникам в конце девяностых годов колоссальные деньги. Конечно, они рисковали. И жизнь подтвердила, что не всегда тот, кто рискует, пьет шампанское. Братья Лущики теперь в прямом смысле находились на разных концах земли. Федор маялся где-то в лагере в Сибири, а Макс улетел в Америку. Но Владимиру Ильичу главным было, чтобы его не трогали. В нулевые он еще находился под прикрытием авторитета родителей-дипломатов, которые преподавали в МГИМО, потом его «крышей» стали жена, фамилию которой он взял, и тесть. Но после того, как он развелся с прежней супругой и взял молодую жену-студентку, если что, прикрыть его было некому. Но он все равно рискнул. Он поехал в старые цеха с двумя своими самыми надежными помощниками-аспирантами — узбеком Рахимом и китайцем Лю Синем. Он не говорил им, что за лекарственные средства они будут производить. Расплывчато объяснил, что лаборатория, в которой они будут работать, закрытая, про ее существование не должна знать ни одна душа. Он сам или его шофер, которому он доверял, как самому себе, будет возить их туда и обратно. За качественную работу и молчание профессор Кочергин пообещал им огромные деньги, защиту кандидатских и докторских, зарубежные стажировки и еще много-много всего.

Лю Синь сам предложил взять на работу в лабораторию группу его соотечественников.

— Им очень нужны деньги, — вздохнул он, — и они будут работать день и ночь.

— Работать на износ не надо, — покачал головой Кочергин. — Главное, чтобы язык за зубами держали.

На что Лю Синь не то в шутку, не то всерьез заверил:

— Зубы у нас, у китайцев, крепкие!

— Эти твои китайцы по-русски понимают? — спросил Кочергин.

— В общих чертах, — пожал плечами Лю Синь.

— А по-английски?

— Нет, лучше по-русски. Или по-китайски, — растянул губы в улыбку Лю Синь.

Рахим никого устроить на работу не предлагал, а все заработанные деньги аккуратно отсылал своим родным в Узбекистан. Когда в девяностые годы Кочергин, которому тогда очень даже нравилось, когда его называли Вованом, занимался изготовлением экстази вместе с братьями Лущиками, он особо не вникал в производственный процесс. Его главной задачей было сбыть товар и получить за него деньги. Теперь ему пришлось вникать во все детали производства. И это его, по правде, порядком раздражало. Рахим с Лю Синем тут же пришли на помощь. Оказалось, что с девяностых годов остались практически все химические исходные материалы и, главное, аппаратура. Единственное, если раньше очисткой и взвешиванием занимались вручную, то теперь Лю Синь предложил внедрить новые технологии и даже привел какого-то своего товарища-компьютерщика. Так что, можно сказать, производственный цикл был даже усовершенствован. Поскольку пришла весна и впереди было лето, пятнадцать китайских рабочих, которых привел на завод Лю Синь, решили временно поселить в палатках. Они сначала занимались упаковкой, сортировкой, уборкой, но потом Лю Синь обучил некоторых из них простейшим операциям на производстве.