У «Волчьего логова» - Петр Трофимович Кугай

«Чего это его понесло туда? — с тревогой думал Волынец, — если уж надо пересечь шоссе, то лучше всего сделать это немного дальше, где лес подступает к самой дороге. Там удобнее осмотреться и прошмыгнуть незамеченным».

Но вот двое спустились в ложбинку — продолжение дренажой канавы — и остановились. «Ага, значит, хотят перейти на ту сторону под дорогой, по дренажной трубе… Но это риск, тут совсем недалеко главный пост, где даже у немцев документы проверяют, машины осматривают».

Вот оба присели. Сидят.

«Нашли место, где выяснять отношения!» — подумал со злостью Волынец и подполз еще ближе. Он был уже на расстоянии всего нескольких метров от них.

— Да не вздумай через село возвращаться, — тоном старшего говорил Семен. — Жди на опушке леса…

— Ну уж — без тебя я сам себе начальник.

— Дурак, тебе же на пользу говорю. Напорешься на полицая, дойдет до майора. Оба в концлагере будем.

— Коли встречусь, перо ему в ребра вставлю.

— Ну довольно. Меня коробят твои блатные шуточки. Договорились — я пришел один, а ты из села и не уходил.

Страшная догадка мелькнула в сознании Волынца. «Какой концлагерь? Откуда у парашютистов концлагерь?» Но анализировать услышанное не было времени. Семен поднялся и вышел на асфальт. А его друг, чуть поотстав, двинулся вслед по дну придорожного кювета. Волынец отполз в сторону, приподнялся и, зная, что серьезно рискует, пошел поодаль от дороги к немецким постам. Ему хорошо было видно облитого светом луны Семена, который шагал по обочине шоссе.

— Хальт!

Семен поднял обе руки и остановился. К нему направились двое автоматчиков. И когда они подошли почти вплотную, он вполголоса сказал:

— Бремен.

Волынец отчетливо услыхал это слово. Весь дальнейший разговор велся по-немецки и вполголоса. Он не разбирал слов, хотя знал немецкий, он лишь видел, как Семен опустил руки и с независимым видом прошел в сторожку, возле которой стояли два мотоцикла и еще какой-то солдат.

Петро сел в траву и взволнованно думал: «Что делать? — Кровь стучала в ушах: — Что делать? Что делать? — Впору было хоть землю грызть от досады. — Провокаторы, шпионы! Мало им колючей проволоки, патрулей, секретов, фильтрации — они хотят еще и человеческие души наизнанку вывернуть. Какую чуму они охраняют там под Стрижавкой?»

Пораженный только что виденным, Волынец на минуту забыл о втором «парашютисте». А вспомнив, пополз прочь от дороги, напрягая слух и всматриваясь в черноту ночи.

Ждать пришлось недолго. Далеко слева, сокращая путь от шоссе к лесу, шла черная тень. Волынец поднялся, вытащил нож и, зажав его в правой руке, двинулся наперерез, чтобы подойти к опушке первым.

Он успел. Переходя от дерева к дереву, вышел к нему навстречу и притаился, ощущая щекой теплую и шершавую кору сосны. Не дойдя до Волынца несколько шагов, приятель Семена остановился и стал закуривать. Закурил. Спичка осветила его плоское лицо, глубоко посаженные глаза. Вот он поравнялся с Волынцом, вот сделал шаг…

Дальнейшее Волынец не мог вспомнить. Он только слышал приглушенный крик и треск сучьев под упавшим телом. Петр был настолько взволнован, что даже не обыскал его, не взял оружия. Лишь отбежав несколько шагов, он вытер лезвие пучком травы и, содрогаясь от внутренней дрожи, пошел в Павловку.

Придя домой на рассвете, отпечатал на машинке несколько слов: «Двое, которые жили у вас, — немецкие шпионы». И положил эту записку на порог дома Братковых, придавив ее камнем.

…Но из трех крайних дворов никто никуда не ушел. А на следующее утро из Стрижавки приехала машина с немцами. Они арестовали Арсеня Митрофановича Браткова, его жену Юлию Константиновну Ровинскую, Степана Браткова, Якова Коника, Полину Войну и ее мужа Доминика. Никто арестованных больше никогда не видел.

ШУЛЯКИ И ШУЛЯЧКИ

Таня проснулась от громкого стука в окошко. Она осторожно повернулась на узкой кровати, чтобы не разбудить старшую сестру, та, не открывая глаз, жалобным тоном спросила:

— Кого это черти мучают?

И в ту же секунду в кухне послышался приглушенный голос отца:

— Слышу, слышу. Чего шуметь? Заходи в хату!

Таня подхватилась с постели и, зябко скрестив на груди руки, выглянула из комнаты. В хату вошел мальчишка-рассыльный из конторы и высоким голосом почти выкрикнул:

— Дядько, голова колгосп… радгосп… тьху, щоб вони подавылыся — земгоспу сказав, щоб Таня йшла до конторы!

Отец испуганно посмотрел на мальчишку и стал расспрашивать, зачем ее вызывают. Но рассыльный ничего толком ответить не мог. Он натянул на уши картуз, хлопнул палкой по голенищу драного, доставшегося в наследство от старших братьев сапога и вывалился за дверь.

Отец озабоченно и жалостливо посмотрел на Таню.

— Собирайся, дочко. Пойдем вместе.

В комнатке председателя сидел Карпо Тыщишин — уже старый, флегматичный человек, который лучше всего на свете знал землю и тяжелый труд. Танин отец еще в 1929 году одним из первых вступил в колхоз, все годы был членом правления, и Карпо уважал его. Он сказал Тане:

— Вот пришла бумажка… Открывают немцы сельскохозяйственную школу. Вроде техникума. Из наших людей хотят для себя агрономов готовить. Пришло распоряжение, чтобы и мы кого-то направили в Павловку. Там эта ихняя школа будет.

Тыщишин говорил все это Тане, но обращался он к ее отцу. Тот стоял молча. Слушал.

— Вас у отца трое девчат, — продолжал Карпо, — все равно какую-нибудь заберут в Германию. Придет разнарядка — и никуда не денешься. Лучше иди в Павловку. Близко… почти дома. Выйдет у них что-нибудь из этой затеи или нет — не наша забота. Главное — пережить страшное время.

Отец не проронил ни слова. Он был согласен с Тыщишиным. И уже на следующий день с узелком в руках Таня шла в Павловку.

От Янева до Павловки, если идти пешком, путь не близкий. Но вот уже позади Гущинецкие хутора. За ними дорога долго-долго тянется под самым лесом, она прижалась, укрывшись от ветра, к самым стволам берез. По другую сторону — огромное, сжатое поле. Лишь в самом конце, где-то там, перед железной дорогой, за горизонтом, вдоль полей тянутся сады. Это Яблунивка.

Солнце зацепилось уже краем диска за верхушки сосен, когда Таня вошла в село. Но в школу попасть не удалось. Шепелявый хлопец с черной заплаточкой над бровью, который стоял у порога, заступил ей дорогу.

— Ляйтер прикажал никого не пушкать!

Таня пошла по селу, чтобы попроситься к кому-то на ночлег. По улицам бродило немало таких же, как она, ребят и девчат. Пристроилась к