Ставка больше, чем фильм. Советская разведка на экране и в жизни - Виктория Евгеньевна Пешкова

знает, о чём говорит!» Не желая сдаваться, киношишка выпалила, что это общее мнение кинокомитета. «Это нас не интересует!» — и «заказчики» сплочённой группой покинули поле боя.

Последнее слово осталось за Андроповым. Юрий Владимирович посмотрел полный вариант фильма и решил, что его надо как можно быстрее

выпускать на экран. По легенде, кто-то из референтов сказал, что в прокат пойдёт отцензурированная версия. Андропов попросил срочно связаться с Госкино, но было уже поздно — ленту отдали на тиражирование. Трудно поверить, что глава КГБ не смог остановить печать копий. Удивительно другое — полной версии не оказалось даже в Госфильмофонде. Обнаружилось это в конце 80-х. К 20-летию фильма возникла идея — на дворе же гласность! — показать зрителю первоначальный вариант. Не случилось. Кто-то очень жестоко отомстил режиссёру Кулишу, отняв у него его первую большую картину.

Премьера «Мёртвого сезона» состоялась в самом престижном кинотеатре страны — в «России». Мало кто из режиссёров-дебютантов удостаивался такой чести. Публика повалила в кинотеатры валом. Фильм шёл первым экраном в течение десяти месяцев, и его успели посмотреть почти 35 миллионов зрителей. Критика была настроена весьма благожелательно. Рецензент «Правды» счёл, что главное достоинство «Мёртвого сезона» в «развенчании ходячих штампов приключенческо-детективного жанра» и в показе «его большие возможностей, ещё не использованных ресурсов». Словом, хвалили ленту как раз за то, за что изначально ругали в процессе создания.

Фильм оценили даже, как теперь принято выражаться, «наши западные партнеры». Одна из западногерманских газет, к примеру, восклицала: «Шапки долой перед методами советского агитпропа. Господин режиссёр хочет доказать, что с советскими шпионами можно не только завтракать, но и обедать и ужинать». Про отзывы французской прессы Савва Кулиш вспоминал: «Французы написали рецензию, поразившую меня. Она писали, что картина не о шпионах. Это — классический случай отчуждения человека, который живёт в стране по законам этой страны, а на самом деле внутренне живет в совершенно иной стране и совершенно иной духовной жизнью. Это абсолютное раздвоение личности. Никому не известный русский режиссёр снял картину об экзистенциальном отчуждении».

Годы спустя, оглядываясь на свой первый шаг в большом кинематографе, режиссёр признавался: «В фильме было соединение игрового и документального кино. Я вставил куски из нацистской картины «Воля к жизни», которую запретил сам Геббельс. Там, где мальчик ест траву. Нацисты готовили операцию по эвтаназии сумасшедших. Идеологически подготавливали народ. Картину показывали только на закрытых собраниях эсэсовцев, вермахта и, что поразительно, детям из гитлерюгенда. Домохозяйки посмотреть это не могли. В «Мёртвом сезоне» речь о проблеме совести. На вопрос, заданный Оппенгеймеру: что для вас выше, лояльность перед страной или перед человечеством? — ответил потом Сахаров. Конечно, перед человечеством. Профессор Рейли, которого убивают в фильме, говорит об этом. Картина была на самом деле не простая».

В середине 90-х у Саввы Кулеша возникла безумная идея снять продолжение. Банионису и Быкову она пришлась по душе — а почему бы и в самом деле не сделать честный фильм о том, как страна живёт на собственных обломках? В новые времена Савушкин должен был разбогатеть, стать чуть ли не олигархом, а Ладейников, наоборот, остаться не у дел. Ну, чем мог бы заниматься человек с таким прошлым, да еще при тогдашнем отношении к советским спецслужбам. Замысел вырисовывался только в общих чертах. Как это часто бывает, всем троим трудно было выкроить время, чтобы всё обсудить и засесть за работу. Всё казалось — успеется. Но в августе 98-го грянул кризис, а в октябре не стало Ролана Быкова. Без него снимать картину не имело никакого смысла. «Мертвому сезону–2» не суждено было появиться на свет…

Один и без оружия

Где-то в Европе, в чистеньком и аккуратненьком курортном городке на берегу не слишком тёплого моря за вывеской добропорядочного фармацевтического центра притаилась лаборатория смерти. В её стенах нацистский палач доктор Хасс, ныне именующийся Борном, завершает дело своей жизни, начатое ещё в концлагерях Второй мировой. В микронных дозах изобретённый им газ R-H может тупицу превратить в гения. Если концентрацию увеличить, то гений становится даже не дебилом, хуже — животным, готовым безропотно исполнять любой приказ новых хозяев жизни. Ну, а если её ещё чуть-чуть увеличить, можно, как иезуитски выражается сей эскулап «выполоть с лица земли ненужные сорняки». Секрет универсального Wunderwaffe (чудо-оружия) и стал для него индульгенцией, позволившей избежать скамьи Нюрнбергского трибунала. И теперь доктор Хасс прикидывает, какой из заинтересованных сторон продать его подороже.

Титра с надписью «Основано на реальных событиях» в «Мёртвом сезоне» нет. События, показанные в картине, вымышлены, но обстоятельства — подлинны. Химические лаборатории, в недрах которых заботливо взращивается смертельная угроза для всего человечества существуют и поныне. И это уже не секрет даже тех, кто абсолютно далёк от политики. История, рассказанная в «Мёртвом сезоне», сегодня даже актуальней, чем в середине прошлого века — у хассов появилось немало наследников и правопреемников. Кое-кто уже тогда предвидел, к чему может привести погоня за подобным «чудо-оружием». Потому КГБ пошел на невозможный до той поры шаг — разрешил в качестве пролога к фильму записать выступление одного из тех, кто являлся реальным «коллегой» Ладейникова.

Идея дать перед началом картины слово прототипу главного героя Конону Молодому принадлежала сценаристу Владимиру Владимирову. Он мечтал об этом еще во время работы над первым вариантом сценария. Конон Трофимович был вторым консультантом картины и для всех непосвящённых проходил как полковник К. Т. Панфилов (так он будет указан и в титрах), взяв для псевдонима девичью фамилию жены Галины. Однако руководство Второго творческого объединения этому воспротивилось: «Мы считаем нецелесообразным проводить какую-либо параллель между литературным образом Ладейникова и реально существующей фигурой советского разведчика. Поэтому нам кажется невозможным начинать повествование с документальной сцены, в которой должен выступить полковник К.Г. (так в тексте — В.П.) Панфилов».

Владимир Петрович был человеком упрямым, от своих идей отказываться не любил. Когда начались съёмки, он снова попытался продавить идею с прологом, только уже от имени Рудольфа Абеля, главного консультанта картины (в титрах его указали как полковника В. М. Иванова). Киноначальство снова высказалось против: «С точки зрения главного управления (кинематографии — В.П.) такого рода эпизод может нанести серьёзный ущерб художественному восприятию картины — и вместе с тем наложит на автора серьезные дополнительные обязательства». Тогда упрямый сценарист, что называется, пошёл в обход. Он написал текст выступления, согласовал его на Лубянке и у первого заместителя председателя Госкино В. Е. Баскакова, и направил на студию с соответствующим пояснением: «Хочу обратить ваше внимание на то, что в