Гордость и гордыня - Джейн Остин

— Вы же не собираетесь представиться мистеру Дарси?!

— О, собираюсь, собираюсь. И испрошу у него прошения, что не сделал этого раньше. Я ведь предполагаю, что он доводится леди Кэтрин племянником! И в моей власти заверить его, что неделю тому назад, считая со вчерашнего дня, ее милость пребывала в добром здравии.

Элизабет настойчиво пыталась отговорить его от такого плана. Уверяла, что мистер Дарси сочтет его попытку заговорить с ним без надлежащего представления дерзкой вольностью, а не знаком уважения к своей тетушке. Добавила, что ни малейшей необходимости им вступить в разговор нет и что в любом случае желание с ним познакомиться должен выразить мистер Дарси как человек более высокого положения в обществе. Мистер Коллинз слушал ее с упрямым выражением, свидетельствовавшим, что он намерен последовать своему намерению, а когда она умолкла, ответил следующим образом:

— Дражайшая мисс Элизабет, я придерживаюсь высочайшего мнения о вашей способности здраво судить обо всем, что находится в пределах вашего разумения, но дозвольте мне указать, что существует великое различие между правилами, установленными для поведения мирян, и теми, которым следуют священнослужители. Ибо, дозвольте мне заметить, духовный сан я полагаю равным самым высоким титулам сего королевства при условии, что при этом соблюдается надлежащее смирение. Посему вы должны дозволить мне в этом случае следовать указаниям моей совести, каковая требует от меня исполнения того, что я почитаю своим долгом. Простите, что я не последую вашему совету, хотя во всех иных случаях Он будет моим путеводным факелом. Однако в настоящих обстоятельствах я полагаю, что образование и житейский опыт позволяют мне судить о том, как должно поступить, вернее юной девицы, подобной вам.

И с низким поклоном он покинул ее, чтобы взяться за мистера Дарси, за чьим впечатлением она внимательно наблюдала и чье изумление подобной фамильярностью было более чем явным. Ее кузен предварил свою речь торжественным поклоном, и, хотя до нее не доносилось ни слова, ей казалось, будто она слышит каждое, а по движению его губ различила «извинения», «Хансфорд» и «леди Кэтрин де Бэр». Ее разбирала досада при виде того, как он дает пищу для презрения подобному человеку. Мистер Дарси смотрел на него с нескрываемой досадливой гримасой, а когда мистер Коллинз наконец дал ему возможность произнести хоть слово, ответил с видом самой холодной вежливости. Впрочем, это не помешало мистеру Коллинзу вновь разразиться речью. На ее протяжении презрение мистера Дарси, казалось, все росло и росло, а по ее завершении он только чуть наклонил голову и отвернулся. Мистер же Коллинз возвратился к Элизабет.

— Заверяю вас, у меня нет причин, — сказал он, — быть разочарованным оказанным мне приемом. Мистер Дарси, несомненно, оценил такой знак внимания. Он ответил со всей учтивостью и даже сделал мне комплимент, сказав, что он совершенно убежден в проницательности леди Кэтрин и уверен, что она никого бы не удостоила своей милостью незаслуженно. Такая лестная мысль. И я весьма доволен.

Элизабет более не имела собственных целей, а потому она сосредоточила внимание на своей сестре и мистере Бингли. Ее наблюдения дали пищу таким приятным мыслям, что она почувствовала себя счастливой почти не меньше самой Джейн. Она уже видела, как ее сестра водит хозяйкой в этот дом, где ее ждут все радости, какими только может одарить брак по истинной любви, с даже думала, что при таких обстоятельствах сестрицы мистера Бингли могут завоевать ее расположение. Она ясно видела, что мысли ее маменьки сосредоточены на том же, и решила не подходить к ней слишком близко из опасения услышать что-нибудь лишнее. Поэтому, когда гостей пригласили ужинать, она сочла за злую шутку судьбы, что за столом они оказались рядом. И как же она рассердилась, когда услышала, что миссис Беннет беседует со своей соседкой (леди Лукас) откровенно, без обиняков и в полном убеждении о скорой свадьбе Джейн с мистером Бингли. Тема была на редкость заманчивой, и миссис Беннет без устали перечисляла все выгоды такой партии. Она поздравляла себя с тем, что он такой авантажный молодой человек, и такой богатый, и живет всего в трех милях от Лонгборна; а кроме того, было таким утешением думать, как его сестрицы любят Джейн, и не сомневаться, что они радуются их будущему родству не меньше, чем она. И к тому же это столько сулит младшим сестрам Джейн! Ведь столь завидный брак откроет им знакомство с другими богатыми холостяками; и, кроме того, какое отдохновение в ее годах передать заботу о своих незамужних дочках их сестре и освободиться от докучной обязанности выезжать в свет. Выразить удовольствие по этому поводу требовал хороший тон, тем не менее мысль о том, чтобы проводить вечера дома, ничуть не прельщала миссис Беннет, пусть бы ей больше и не надо было вывозить своих дочерей. Она заключила свою речь множеством пожеланий, чтобы и леди Лукас вскоре улыбнулось подобное счастье, хотя несомненно и злорадно верила, что ничего подобного не произойдет.

Тщетно Элизабет пыталась прекратить излияния своей маменьки или хотя бы убедить ее, чтобы она описывала выпавшую ей радость не столь громким шепотом. K своей невыразимой досаде она заметила, что мистер Дарси, который сидел напротив них, слышал почти все. Маменька же только побранила ее и попросила не говорить вздора.

— Скажи на милость, кто такой мистер Дарси, что я должна его бояться? Право, мы не обязаны быть настолько учтивы с ним, чтобы молчать о том, чего ему не хотелось бы услышать.

— Ради Бога, маменька, говорите потише. Какая польза вам оскорбить мистера Дарси? Этим вы не зарекомендуете себя его другу.

Однако никакие ее доводы не помогали. Мать излагала свои мнения тем же внятным голосом. Элизабет все больше краснела от стыда и досады. Она невольно посматривала на мистера Дарси, хотя каждый взгляд подтверждал то, чего она опасалась. Правда, он не все время смотрел на ее мать, но она не сомневалась, что его слух неизменно прикован к ней. Презрительное негодование на его лице постепенно сменялось глубокой серьезностью.

Наконец миссис Беннет исчерпала все, что намеревалась сказать, и леди Лукас, которая давно уже позевывала, вновь и вновь выслушивая описание радостей, принять в которых участия не предвидела, могла теперь утешиться холодной ветчиной и курицей. Элизабет начала понемногу приходить в себя. Однако ее спокойствию скоро пришел конец. После ужина настало время пения, и она, к своей пущей досаде, увидела, как Мэри без особых уговоров приготовилась усладить слух общества. Многозначительными взглядами, безмолвными мольбами она пыталась помешать такому доказательству тщеславия. Мэри не пожелала понять ее — подобная возможность блеснуть льстила ей, и она запела. Элизабет не спускала с нее глаз, изнывая от неловкости, и слушала куплет за куплетом с нетерпением, которое не было вознаграждено, когда песня кончилась, ибо среди изъявления благодарностей кто-то выразил надежду, что она еще раз доставит им удовольствие, и через полминуты Мэри вновь запела. Ее дарование мало подходило для такого случая. Голос у нее был слабый, а манера очень неестественная. Элизабет терпела невыносимые муки. Она взглянула на Джейн, узнать, как та переносит такое испытание, но Джейн безмятежно разговаривала с Бингли. Она посмотрела на обеих его сестер, увидела, как они пересмеиваются, а затем перевела взгляд на Дарси. Но он хранил все ту же непроницаемую серьезность. Тогда она поглядела на отца, взывая к нему о помощи, в страхе, что Мэри будет петь до конца вечера. Он понял намек и, когда Мэри смолкла, громко сказал: