Сумерки империи - Гектор Мало

словно забыв, что я всего лишь его солдат, стал говорить со мной свободно и просто, как обычно беседуют люди, прогуливающиеся под ручку по бульвару.

Мы повернули назад и вернулись в тот же лагерь, который покинули накануне

— Вы, полагаю, уверены, что мы скоро войдем в Германию, — сказал он. — А вот я считаю, что мы никогда не будем воевать на их территории.

— Как это так?

— Когда мы прибыли сюда, я, как и все остальные, считал, что мы воспользуемся численным преимуществом нашей великолепной двухсоттысячной армии, ворвемся в Германию, расчленим ее и выведем из игры южно-германские государства. На такие действия нас нацеливали все ранее разработанные планы и принятые меры, и мне известно из надежных источников, что генерал Дюкро, а это весьма инициативный военачальник, предлагал немедленно захватить города Кель и Ландау, что было вполне возможно и не потребовало бы больших усилий. Но теперь все прежние возможности упущены.

Пруссия завершила мобилизацию, и сейчас ее армия численно превосходит нашу, то есть отныне это преимущество на ее стороне. Мы же теперь обречены на ведение оборонительной войны. Тому есть множество причин, и главную из них мне недавно разъяснил один генерал, который весьма ловко умеет находить слабые места у тех, кто ему не по нраву. Так вот, этому генералу принц Наполеон Эжен сказал буквально следующее: "Если нам навяжут битвы, тогда мы будем в них участвовать, но сами навязывать битвы мы не станем, потому что для этого требуется план, а у нас никакого плана нет". Все было бы не так плохо, если бы мы вели оборонительные действия, находясь в надежном укрепленном районе, но местность, в которой мы находимся, только кажется пригодной для обороны, а в действительности все укрепления здесь хлипкие, словно сделаны из картона.

— После приезда в Мец я только и слышу жалобы то на одно, то на другое, и от этого начинает казаться, что у нас тут полный хаос.

— Вам говорили, что у солдат и офицеров нет палаток и бивачного снаряжения? Если бы дело было только в этом, то не стоило бы беспокоиться. А разве у республиканской армии были палатки? А что, у пруссаков они имеются? Главная проблема не в этом. Все дело в том, что отовсюду слышны жалобы, а это плохой симптом, он говорит о том, что у нас очень ослаб воинский дух. Моральное состояние наших войск никуда не годится, положение дел в армии свидетельствует о ее упадке и разложении, и именно в этом заключается главная опасность, причем опасность огромная. Знаете, я не верю, что мы победим в этой войне, и в то же время я рад тому, что она началась. Ведь если мы проживем еще хотя бы несколько лет при нынешнем режиме, который установился у нас двадцать лет тому назад, тогда страна попросту погибнет от морального упадка и немощи. Я много лет служу в армии и прекрасно знаю, как тяжело она больна. Только профаны могут утверждать, что империя ничего не жалела для армии, в действительности же она нанесла армии такой вред, какой не наносило ни одно правительство в нашей стране.

Я был так поражен словами полковника, что невольно изобразил на лице крайнее удивление.

— Вы мне не верите, — с улыбкой сказал он, — но если вы задумаетесь и присмотритесь к тому, что творится вокруг, то убедитесь, что, к сожалению, все сказанное мною — это чистая правда. Самое страшное заключается в том, что империя нанесла смертельный удар по воинской чести, сделав армию своим сообщником в грязных делишках. Тем самым удар был нанесен и по чести Франции, а это не могло не ослабить нашу страну. Для морального состояния войск последствия такой политики были, есть и будут просто ужасными. Главное из этих последствий заключается в том, что все высшие посты в армии заняли льстецы и угодники. Эти люди, не имевшие никаких заслуг и стремившиеся лишь сделать карьеру, постепенно начали выживать из армии по-настоящему толковых офицеров, более способных, чем их начальники. В итоге сложилась целая система, при которой для умных и честных офицеров условия прохождения службы стали попросту невыносимыми. Оказалось, что тем из них, кто рассчитывал упорным трудом добиться продвижения по службе, нет места в армии. Сегодня офицер-труженик стал всеобщим посмешищем, и тому, кто рискнет пойти по этому пути, потребуется больше отваги, чем какому-нибудь "храбрецу", затеявшему небольшую заварушку в Алжире или Сенегале, чтобы саблей добыть себе звездочку на погоны. Теперь посмотрим, что творится за пределами офицерского корпуса. Там сложилась такая же никуда не годная система. Я имею в виду систему сверхсрочной службы, на которую заманивают высоким денежным содержанием, и из-за которой произошло полное разложение унтер-офицерского корпуса и нарушился порядок продвижения унтер-офицеров по службе. На сегодняшний день у меня в полку нет ни одного унтер-офицера, которого я мог бы представить проверяющим инспекторам и рекомендовать для производства в офицеры. Несколько дней тому назад я видел, как в одном кавалеристском полку унтер-офицеры, заряжая свои пистолеты, вставляли пули острием вниз. И точно такую же картину мы можем наблюдать в штабах, интендантстве, да и вообще, где угодно. Кстати, далеко ходить не надо, на моем примере хорошо видны все пороки нашей системы военного руководства, а также то, как разлагающе она действует на армию, и сколько бед эта система, став всеобъемлющей, способна натворить. Когда я был молод, у меня еще были силы и желание противостоять ей. Но годы идут, человека преследуют страсти, появляются новые потребности, меняются взгляды, смиряется гордость, теряется достоинство, пример товарища или друга заставляет вас задуматься, и вот в один прекрасный день вы вдруг начинаете понимать, что жизнь прошла напрасно.

— Да что вы такое говорите, господин полковник!

— Дитя мое, мне незачем обманывать самого себя. Даже если я очень этого захочу, у меня все равно ничего не получится, потому что, когда я смотрю на себя в зеркало, то вижу на своем лице всегдашнюю печаль, из-за которой все меня упрекают, а солдаты называют "полковником печального образа". Глядя в зеркало, мне все становится ясно. Ведь то, что я вижу там, это не печаль на лице, а отражение моей совести.

Приведенные здесь откровения полковника нуждаются в пояснениях. Дело в том, что после государственного переворота господин де Сен-Нере вышел в отставку в чине капитана, но, когда началась война в Мексике[56], он вернулся на службу. Этот гордый и чистый человек решился столь круто изменить свою