Дублерша для жены - Марина Серова

Я решительно выпрямилась и устремилась наискосок по пустырю по направлению к ограде калининского дома. Надо было спешить, а то ведь оставшиеся бандиты могли хватиться своих задержавшихся товарищей.

Прежде всего стоило определиться, где я нахожусь.

Впрочем, долго гадать не пришлось.

Я выбрела на пустую зимнюю дорогу и разглядела одинокий указатель под не менее одиноким фонарем. Крупные хлопья, как птицы, слетались на свет. На указателе значилось: «с. Багаево».

Я даже подпрыгнула от радости, хотя в последние два часа поводов для нее было более чем недостаточно. Село Багаево! Ну конечно! Эллер говорил после бурного обеда у господина Бжезинского: "Я поехал на съемки. Это в окрестностях поселка Багаево, в семнадцати километрах от Тарасова.

Живописнейшие места, я вам скажу. Одно плохо: снега нет…" , Снега нет?! Хорошо сказал, не правда ли?

Стынущими ноющими пальцами я выхватила сотовый телефон, найденный у Тугрика, которому он уже не понадобится.

В аду ему выдадут полный пакет местной сотовой связи. Преисподняя GSM, тариф «На сковороде»… Н-да. С юмором надо бы попридержаться. Подмороженный у меня сейчас юмор. Только бы был прием. Только бы был прием!

Я включила телефон и глянула в левый верхний уголок экрана.

Есть прием, есть! Ну конечно, есть. Чего было нервничать — ведь всего-то семнадцать километров от города или немного больше…

В трубке щелкнуло соединение и прозвучал сонный голос:

— Н-но?

По вальяжным, я бы даже сказала, каким-то просторным интонациям сложно было не определить баритон моего мужа по контракту — господина Эллера. И я проговорила:

— Ну что, м-милый… Это я, Алина.

Тягучее молчание образовалось в трубке.

Потом полный ужаса голос протяжно воскликнул:

— Али-и-ина?!

И все оборвалось. Короткие гудки.

Я выругалась, хотя пласт ненормативной лексики родного языка применяю крайне редко. Но тут.., как тут не выругаться, когда я стою на обочине заснеженной сельской дороги, теряющей свои очертания в метели, а он лежит где-нибудь в теплой кровати, причем, вполне возможно, не один, а с какой-нибудь девочкой из массовки, да еще трубками швыряется, старый козел!

Я повторила звонок. На этот раз вполне ясный и осмысленный голос Эллера произнес:

— Да, я слушаю.

— Уважаемый Леонард Леонтьевич, — отчетливо, насколько позволяли метель и леденеющие губы, произнесла я. — Это я, Женя, если вы сразу не поняли с первого звонка…

— Так это ты звонила?

— Ну конечно, я. А вы что, подумали, что вам звонит настоящая Алина из Австрии?

— Я ничего не подумал, — несколько поспешно заявил он. — Я.., это.., уже спать лег. Тебе звонил-звонил, а ты трубку не берешь. Думал, телефон отключен.

— Ага. За неуплату, — саркастически отозвалась я. — Вот что, Лео-Лео. Я тут стою возле указателя села Багаево под фонарем.

Условия, прямо скажем, не горнолыжного курорта. Так что не могли бы вы прислать за мной машину, чтобы меня отвезли в какое-нибудь теплое удобное место.

— К-какое место?

По всей видимости, Эллер еще не до конца проснулся.

— Думаю, что через полчаса примерно буду согласна на собачью конуру! — рявкнула я. — Так что поспешите, любезный супруг, раз уж вы поблизости. А я в награду расскажу вам презабавную сказку на ночь.

Правда, может статься, что сказочка покажется страшноватенькой.., ну как «Аленький цветочек».., и вы не сможете уснуть.

— Подробнее опиши место, где ты находишься, — уже совсем отчетливо произнес Элдер. — Я вышлю машину.

Я объяснила…

Машина появилась на дороге примерно через пятнадцать минут, когда я уже задрогла окончательно. И хорошо, что я не вышла к фонарю. Годами выработанные охранные инстинкты побудили меня держаться вне зоны, на которую распространялся тусклый свет фонаря. Это мне помогло. Более того — это меня спасло.

Это была не та машина. Она проехала мимо фонаря, даже не притормозив, и только там, где мой полузанесенный след сливался с обочиной дороги, остановилась.

Клинки фар скользнули в темноте. В рое снежинок, на фоне света автомобильных фар, мне удалось различить, как открылась и захлопнулась дверца, из машины выскочил человек и склонился почти до земли, вероятно, приглядываясь к моим почти занесенным снегом следам.

— Ну что? — донеслось сквозь вой метели.

— Сошла куда-то на обочину. С дороги сбилась, повернула в сторону полей. Поехали, Геныч! Все равно ей кранты: мороз минус тридцать три и метель такая хреначит.

Замерзнет, куда денется… Она к полевым условиям непривычная!

— Вот паскуда! — глухо донеслось с дороги, а потом взревел двигатель, и взвился снежный вихрь, поглотивший машину с не нашедшими меня убийцами.

«Непривычная»! Да, наверное, Алина Эллер и в самом деле дамочка изнеженная, хотя по последним событиям я не стала бы утверждать это со стопроцентной уверенностью. Но я — Евгения Охотникова, которой приходилось попадать и не в такие климатические условия, которой доводилось резать ножом загустевший на жутком морозе керосин… И все же даже я чувствовала, что долго не продержусь. Тело было напряжено до отказа. Предательская оцепенелость медленной холоднокровной ящерицей кралась по телу, прежде всего сковывая руки и ноги…

Три часа ночи. Я села у фонаря. Еще немного, и я буду готова на все. Стану податливой, как этот снег, летящий в свете фонаря покорно, покорно… Куда укажет ветер.

Только бы попасть в тепло, выпить горячего чая, а еще лучше кофе с коньяком. Или коньяку без кофе. Или нет — водки в горячей ванне…

Машина вынырнула из темноты мягко, как зверь. Распахнулась дверца, и голос Сережи Вышедкевича произнес:

— Садись, что ли.

* * *

Через пятнадцать минут я сидела в жарко протопленном домике. Кажется, в нем жили сам Эллер, его личный охранник Вышедкевич и первый оператор, но этот спал мертвецким сном, «бо напился, аки евин», как мне сказали. И я, обжигаясь, пила горячий чай. Перед этим я грамотно отрегулировала дыхание и сделала несколько восстанавливающих упражнений. Впрочем, лучшим из всех упражнений все равно оказалось то, что предложил мне Леонард Леонтьевич. Нет-нет, я вовсе не о пресловутом «выполнении супружеских обязанностей». Просто он посмотрел на то, как я пью чай, а потом извлек из недр какого-то старого шкафа бутылку водки, плеснул щедро, почти полстакана, и сказал строго:

— Пей. Она не из холодильника, кстати.

— В холодильнике теперь тепло-о-о!.. — морщась, выговорила я. — Каких-то жалких минус двадцать в морозилке, а в общей камере вообще благодать — плюс восемь и безветренно!